Но тут взгляд Ретта Баттлера остановился на лице испуганной девушки. Ведь она не могла постоять за себя.
«Ей не дано стрелять, она была создана для тихой спокойной жизни, а ты, Ретт, для чего создан? — спросил сам себя Баттлер. — Неужели только для того, чтобы помогать другим и ничего не иметь для себя? Или же это искупление вины за годы безумства в Чарльстоне? Но я за них расплатился сполна и теперь вправе жить так, чтобы не приходилось оборачиваться на каждый шорох».
Мальчишка-мексиканец, скакавший на коне Ретта Баттлера, старался держаться поближе к дилижансу и все время затравленно озирался, не покажутся ли откуда бандиты.
И Ретту Баттлеру вспомнились две длинные желтые повязки на площади в Сан-Диего. В их ярком цвете было что-то зловещее, и он помимо своей воли стал выхватывать взглядом желтые пятна в окружавшем его мире. Желтая выгоревшая трава, желтый диск солнца над горизонтом, желтые вставки на рукавах Эмми и желтая кожа его собственных сапог. В барабане револьвера блеснули желтизной гильзы патронов.
Дилижанс мчался по серпантину дороги, приближая Ретта Баттлера к Клостер-Тауну, к городу, куда, несмотря на всю неопределенность обстоятельств, стекались люди в надежде на лучшую жизнь.
Деньги манят всех: и бесчестных, и праведных, и жестоких, и справедливых. Каждый видит в них исполнение своих мечтаний. Только один направит богатства на то, чтобы мир стал лучше, а другой — для того, чтобы превратить его в ад.
И вот, глядя на великолепие природы, Ретт Баттлер подумал, что все прожитое им — это сон, такой же нереальный, как и увиденное в Сан-Диего. Ведь, в сущности, есть только настоящее, нет прошлого, оно уже было, и нет будущего, ему еще предстоит свершиться.
«Но сам человек, — подумал Ретт, — состоит из прошлого, и если я могу сказать про себя, что честен, так только потому, что поступал, как велела мне совесть. Если я честен, так это потому, что не хочу совершить ничего плохого в будущем. И всего лишь желаю получить свою долю счастья. И даже могу поделиться им с другими, отдать совсем маленькую частичку своего счастья тем, кому не хватает решимости бороться за свою жизнь. Это то же самое, что подать милостыню или напоить страждущего».
Дилижанс тряхнуло, и Эмми коснулась своей рукой плеча Баттлера, он ощутил ее горячие нервные пальцы и вспомнил полковника Брандергаса. Тот был вдвое старше его, а в сущности оставался таким же. У него тоже не было дома, не было семьи, и, наверное, даже не было друзей. Нет, конечно, Ретт Баттлер считал себя другом полковника. Но разве это настоящий друг, который даже не знает, куда ехать, чтобы встретиться?
«Еще часа полтора — и ночь опустится на землю, — подумал Ретт Баттлер. — Зажгутся звезды. Если смотреть только на них, то неважно, где находишься — то ли дома, то ли далеко от них».
Приближался Клостер-Таун.
Глава 3
Наверное, сразу доехать до Клостер-Тауна Ретту Баттлеру было не суждено. Уже маячили на горизонте дома города, высокие фасады с броскими надписями «Банк», «Гранд Отель», «Казино», уже доктор, сидевший напротив Баттлера, успел протянуть ему визитку, на которой Ретт прочел: «Доктор Дуглас. Лечение всех болезней».
Эмми тоже буквально расцвела от счастья, что рядом с ней сидит такой великолепный молодой человек.
Но тут за окном дилижанса мелькнули отблески костра, веревки с сушащимся на них бельем и большая полотняная палатка. Возле костра на корточках сидел молодой человек с военной выправкой и что-то помешивал палочкой в походном котелке. Его большие усы топорщились так, что их было видно даже со спины. Невдалеке от него две девушки в простых, но нарядных платьях возились со стиркой, прополаскивая остатки белья. Наверное, стирка заняла у них весь день, ведь веревки растянулись чуть ли не на полмили.
Ретту Баттлеру хорошо был знаком подобный уклад жизни, ведь он не один год провел в дороге, скитаниях. И он уже было собрался прикрыть глаза шляпой, как вдруг его взгляд встретился со взглядом мужчины, стоявшего возле самого входа в палатку.
— Боже мой, полковник Брандергас! — воскликнул Ретт Баттлер.
Да, это был он. Немного постаревший, с окончательно поседевшими волосами, но все еще бравый Чарльз Брандергас.
Он стоял с большой кавалерийской саблей в руках и делал гимнастику. Сабля острием вспарывала воздух, а полковник то разворачивался на каблуках, то изогнувшись, сек воображаемого врага. Его движения были уверенны и точны.
Ретт Баттлер бросился к окну и закричал:
— Эй, полковник!
Чарльз Брандергас обернулся, но дилижанс уже отдалялся, и он не мог рассмотреть, кто же его зовет.
Ретт Баттлер забарабанил в стенку, требуя у возницы остановить экипаж.
Тот, не понимая, что случилось, причмокнул губами и натянул поводья.
Дилижанс остановился.
Ретт, коротко попрощавшись с доктором Дугласом и его племянницей Эмми, схватил свой саквояж и выпрыгнул на дорогу.
Мальчишка-мексиканец, сидевший на его коне, обрадовался возможности ехать до Клостер-Тауна, сидя в дилижансе. Ведь ему еще никогда до этого не приходилось путешествовать подобным образом.
Но тут случилось то, что страшно разозлило Ретта Баттлера. Конь никак не хотел подходить, он не слушался мальчишку.
— Ну, иди! — кричал мальчуган.
Но конь стоял как вкопанный.
— Ну же, давай! — и он ударил коня кулаком по шее.
Ретт Баттлер, не выдержав, схватил мальчишку за руку и больно сжал ему запястье. Мальчик скривился от боли и чуть не заплакал.
— Тебе больно? — зло спросил Ретт Баттлер.
Мальчонка кивнул.
— Ну так вот, ему тоже больно, — Ретт указал на коня, — и я не хочу, чтобы ты обращался с ним подобным образом. Запомни, никогда не обижай тех, кто не может тебе ответить.
Мальчик было подумал, что Ретт Баттлер затеял все это лишь за тем, чтобы не расплатиться с ним.
Но слезы сразу высохли, лишь только в руке Ретта захрустел банковский билет.
Возница не отличался большой церемонностью, и поэтому мальчишке пришлось вскакивать на подножку экипажа тогда, когда он уже тронулся.
А Ретт Баттлер, уже сидя верхом в седле, махнул на прощание рукой удаляющемуся дилижансу и пришпорил коня так, словно собирался скакать несколько миль, а не ту пару сотен ярдов, отделявших его от палатки.
Наконец-то полковник Брандергас отложил свою кавалерийскую саблю и, приложив козырьком ладонь ко лбу, всмотрелся
