Сентиментальные романы, которые занимали её в Кап-Франсе, стали выводить Соланж из терпения. Чтобы лучше понимать по-английски, она стала читать вслух Вордсворта, пока не споткнулась на строке: «Излей на лист дыхание души»[12], от которой они с Руфью весело рассмеялись.
Пасмурным апрельским днём, когда не причалило ни одно судно и часы тянулись медленнее, чем могла выдержать Соланж, она решила посмотреть, где работает муж.
Большинство зданий на Бэй-стрит были из кирпича, но сохранилось и несколько дощатых одно— и двухэтажных домов, переживших все пожары и ураганы. На облупившейся веранде одного из них сидел седовласый старик в сюртуке и треуголке времён революции, кивая каждому прохожему.
Магазин месье Робийяра «Л’Ансьен режим» приткнулся между аптекой и бакалеей. Когда Соланж проходила мимо, она всегда приветливо махала рукой, на случай, если кто-то смотрел наружу, но никогда не переступала порог этого дома.
На этот раз Соланж надела неброский наряд, подходящий для жены клерка, добавив ему присущего Эскарлеттам достоинства.
Руфь осталась ждать снаружи. У Соланж не было настроения пускаться в сложные объяснения, которые она, как жена клерка, должна была дать.
Она остановилась у витрины магазина полюбоваться: жаккардовый шёлк был наброшен на стул с позолотой, золотой набалдашник трости, прислонённой к стулу, был на дюйм сдвинут, обнажив смертоносную сталь шпаги. Изящные сосуды с кремами, мазями и снадобьями стояли вокруг бутылок шампанского «Вдова Клико» на фоне гирлянды красно-бело-синих флагов.
Когда Соланж ступила в полумрак магазина, в глубине прозвенел колокольчик и чей-то голос поинтересовался: не за духами ли из новой партии, распакованной только вчера, пришла мадам? Причём, заверил тот же голос, именно этот аромат обожает императрица Жозефина, когда она с придворными дамами прогуливается по Тюильри.
У похожего на алтарь высокого столика с миниатюрными стеклянными флаконами Соланж протянула служащему руку, и он нанёс на тыльную часть запястья драгоценную каплю.
— Аромат неброский, но как у туберозы, в честь которой назван, проявляется постепенно.
Соланж, поднеся запястье к носу, почувствовала нежный аромат майского утра.
На высоком, лысеющем клерке была помятая льняная рубашка и морской шейный платок. К тому же он был чёрный; точнее, пепельно-чёрный, словно его кожа выгорела от слишком жаркого солнца. Он говорил по-французски так, что Соланж вспомнились парижские кузины, которые удостаивали её своими визитами в «восхитительный, оригинальный» Сен-Мало. Соланж представилась.
Он низко поклонился.
— Господин Огюстен скрывал вас от ваших поклонников. Я — Неемия, мадам, ваш покорный и преданнейший слуга.
Он поклонился второй раз, ещё глубже и церемоннее, чем в первый.
— Мой муж…
— Капитан Форнье занят с мистером Робийяром, мадам. Они читают газеты. Все газеты.
Он покачал головой, восхищаясь этой неправдоподобной образованностью.
Служащий повёл её по узким коридорам меж полотнами тканей, белой с золотом мебели и искусно расставленными ящиками с вином к двери, которую открыл без стука.
— В этот день, четырнадцатого апреля, мадам Форнье любезно почтила нас своим присутствием.
Соланж впустили в небольшую комнатку, где над волнами сигарного дыма где-то высоко виднелся потолок.
Как этот негр осмеливается распоряжаться ею! Соланж отпустила служащего, по-английски поблагодарив его ледяным тоном.
Неемия не спешил уходить, словно она ничего не сказала, и тем же тоном добавил:
— Миссис Форнье понравился аромат туберозы. Правда.
— Спасибо, Неемия, можешь идти, — нашёлся Огюстен.
Краснощёкий Пьер Робийяр, просияв, встал:
— Как хорошо с вашей стороны оказать нам милость лицезреть вас… как хорошо.
И по-старомодному поцеловал Соланж руку.
Весь офис состоял из двух изношенных кресел, заваленного бумагами письменного стола, нераспакованных ящиков и подставки для газет, которую скорее можно было представить в интерьере кафе или кофейни. Перехватив её взгляд, Робийяр рассмеялся:
— Одни мужчины действуют, а другие считают, что могут сделать лучше, чем те, кто действует. И хотя меня завораживают пути грешного человечества, я слишком разборчив, чтобы чинить препятствия. Но, — он театрально сделал паузу, — я совсем забыл о правилах приличия. Не желаете ли присесть? — спросил он, спохватившись. — Капитан Форнье скрывал вас от наших глаз, но я ему этого не прощу.
Его безупречный французский объяснял, почему его слуга говорил столь чётко, но не совсем восстановил чувство порядка в душе Соланж. Она опустилась в глубокое, чересчур плюшевое, слишком ветхое кресло.
Когда она отказалась от рюмочки тонизирующего напитка, месье Робийяр попросил Неемию заварить чаю, и Огюстен вышел ему помочь.
Робийяр притворно горестно всплеснул руками:
— О мадам, не станете ли вы меня ругать за это!
— За что, месье?
— Так оно и есть. Именно за это. Мадам угодно было преувеличить моё любострастие. Мадам убедила себя, что целомудрие красивой женщины рядом со мной находится под угрозой. А вы смогли бы соблазнить и святого.
Эти волнующие слова, произнесённые с таким сияющим самодовольством, вызвали у Соланж улыбку.
— Понимаю, как, должно быть, беспокоится ваша жена, сэр.
— Правда?
— Если бы я не была замужней женщиной…
Он вздохнул:
— Увы, так обстоят дела с большинством женщин. Или они слишком молоды, а их отцы посвятили себя дуэльному кодексу, или их братья без труда попадают в центр игральной карты, или у этих дам есть любовники, или они скованы обычаями и закрыты вуалью; в саваннском обществе, мадам, честолюбивый повеса связан по рукам и ногам. Вероломные британцы понимают такие вещи гораздо лучше нас, французов. Fais ce que tu voudras — Делай, что можешь — вот и всё.
— Разве мой муж не должен находиться в этой комнате? — спросила Соланж, не испытывая ни малейшего интереса к Робийяру.
Тот взял её за руку. Ладонь у него была горячей и влажной.
— О, дорогуша, я вполне безобиден. Хотя, — добавил он жалостливо, — моя Луиза так не считает.
Он хлопнул в ладоши:
— Ну ладно, хватит. Пока капитана Форнье нет — а он не приемлет никаких комплиментов, — позвольте сообщить вам, что мне очень повезло, что он поступил ко мне на службу.
Затем Робийяр принялся на все лады расхваливать Огюстена, как старалась делать и Соланж, повышая его самооценку. Робийяр называл его «бравым наполеоновским капитаном», «героем сан-доминговского восстания», «настоящим джентльменом» и — тут улыбка Соланж улетучилась — «бывалым и опытным человеком». Месье Робийяр отметил, что он сам имел великую честь служить под началом императора, когда
