— Можете обратиться к ним снова, когда жизнь наладится, — сказала она.
Вторая беременность протекала тяжелее, чем первая, а из-за весенних дождей приходилось часто оставаться дома. В один из хмурых дней Соланж отправилась к Розовому дому и застала рабочих, разбиравших леса, а Джеху в это время грузил лес в старый фургон. Соланж охватило такое глубокое уныние, что она резко опустилась на бочонок с гвоздями, едва не потеряв сознание.
Когда она открыла глаза, перед ней стоял Джеху.
— Хотите воды, миссас? Я могу чем-то помочь?
— Нет-нет.
— Мистер Джеймисон уже не вернётся. Хотите, я схожу за массой Уэсли?
— Нет, всё в порядке. Головокружение, вот и всё.
Он помог ей подняться. Как же болит спина. И какая же будет радость, когда всё закончится.
Джеху откашлялся:
— Я бы хотел поговорить с вами, миссас. О Руфи, этой молоденькой девчушке.
— Не сейчас, — ответила Соланж. — Не сейчас.
Спустя три дня, в воскресное утро, когда повсюду звонили колокола, на пороге их дома появился Неемия, сжимавший в руке шляпу, с таким лицом, какого раньше Соланж видеть не приходилось. Его мучило, что он должен стать дурным вестником. Сообщив свою весть, он помог ей войти в дом, где Соланж упала в обморок.
В сорока футах ниже Аллеи Комиссионеров лежал Уэсли, похожий на мёртвого дрозда в своём плаще с раскиданными на мокрых булыжниках фалдами, дрозда, который ударился об оконное стекло и упал замертво на пристань.
— Было страшно скользко, — рассказывал Неемия о падении Уэсли. — Никто бы не устоял. Ошмётки мокрого хлопка такие скользкие, хуже, чем колёсная смазка.
Комки грязного хлопка валялись на проходе, на лестницах, в канавах — он был повсюду. Река ревела, обдавая грязной пеной доки. При жизни Уэсли никогда не сидел на месте. Теперь люди, молча толпившиеся вокруг него, не были такими неподвижными, как Уэсли. Куда девалась его энергия? Соланж перекрестилась. Попадают ли методисты в рай? Раньше она даже не задумывалась об этом.
— Как это случилось?
— Никто не видел, миссас.
Один из зевак заметил Соланж с Неемией на аллее, и толпа расступилась, чтобы дать вдове взглянуть на погибшего. Соланж начало трясти, но, к счастью, дрожь внезапно прекратилась.
— Миссас желает…?
Все эти лестницы, доки; сколько сотен раз она ходила по ним, ни разу не замечая, как громко, как резко кричат чайки? Соланж отпустила стиснутые перила, рука отозвалась болью.
Мужчины сняли шляпы и, бормоча, расступились. Шея у бедного Уэсли была неестественно вывернута, пряди волос упали на глаза. Он лежал щекой в грязной луже.
Спустя какое-то время Неемия взял Соланж за руку. Что подумает Руфь? И бедная Полина? И кто она теперь — вдова Соланж? В отчаянии она крепко сжала дружескую руку Неемии.
Новый экипаж Пьера повёз Соланж с Полиной и Руфью в методистскую церковь. Пьер случайно или сознательно выбрал такой маршрут, чтобы проехать по Аберкорн-стрит, где на двери дома Филиппа Робийяра виднелась траурная лента по поводу смерти новорождённого ребёнка Осы. Похорон по католическому обряду не устраивали. Поговаривали, что младенца похоронили маскоджи.
Пьер нанял гробовщика и оплатил похоронные услуги до проведения службы: для дам заказали чёрные лайковые перчатки, для джентльменов — тёмные носовые платки. На похоронах присутствовали друзья Пьера и коммерсанты, которых Соланж едва знала. Филипп с Осой, одетые с головы до ног в чёрное, сидели на скамье в церкви, прижавшись друг к другу. O'Xapa стояли позади всех, у дверей.
Мысли Соланж блуждали от цветов на алтаре к бархатной накидке священника, от неё — к запаху восковых свечей. Она не могла представить себе завтрашний день. Настоящее Уэсли и Соланж стало прошлым.
У могилы она дала Полине розу, чтобы положить на гроб отца, а Руфь сунула между цветов что-то, завёрнутое в синюю ткань. Соланж бросила горсть песчаной земли на крышку.
По пути домой Соланж стало нехорошо. Её тошнило от запаха свежевыдубленной кожи и воловьего жира в экипаже Пьера. Она сглотнула. Витой чёрный шнурок траурного платья натянулся, как якорный трос, на её раздувшемся животе.
У Пьера дома знакомые и незнакомые мужчины и женщины, поглаживая её безжизненную руку, выражали свои соболезнования. Почему она должна верить им? Их любимые ещё живы! По крайней мере, братья O'Xapa не навязывались со своими прикосновениями.
— Нам очень жаль, мэм, но в вашем несчастье можете на нас рассчитывать.
Жаждущие выпить напились, голодные толпились у стола. Филипп выглядел оглушённым: горе по новорождённому пересиливало сочувствие. Ещё двое гостей были в полном трауре; остальные надели траурные повязки, джентльмены прикололи к лацканам пиджаков креповые ленты. Антония Севье обняла Соланж. Разве она сама недавно не потеряла сестру? Пришедшие почтить память Уэсли были словно берег, который ярд за ярдом, один любимый за другим, обваливался в море. Бренди, который принёс ей Неемия, был на вкус как вода.
Руфь кормила Полину пирогом, оберегая от несдержанных взрослых, после сожалений которых девочка принималась плакать навзрыд.
Соланж тоже не могла сдержать слёзы.
Что ей делать? Что делать? Она всегда делала. Что-нибудь. Всегда что-то делала.
Всё вокруг расплывалось. Почему сквозь эту проклятую дымку ничего не видно?
Она схватила за руку Пьера:
— Пьер, милый Пьер. Ты должен помочь мне. Мне нужно продать наш бизнес.
Он похлопал её по руке:
— Да, дорогая Соланж.
— Мне скоро понадобятся деньги. С уходом Уэсли…
— Бедный Уэсли, мой сердечный друг.
Пьер всхлипнул. Достав из рукава большой платок, он шумно высморкался. Соланж сжала и разжала свою совсем пустую ладонь.
— Пьер, ты должен помочь мне продать бизнес Уэсли.
— О, боже, боже мой…
Соланж поборола порыв утешить его. Пьер был совершенно беспомощен. Подошёл выразить свои соболезнования мистер Хавершем. Его жена стояла у дверей, ожидая его, чтобы уйти. Кажется, на миссис Хавершем была траурная брошь. Любимый кузен? Соланж что-то слышала об этом…
Лицо у мистера Хавершема посерело, а некогда пухлые щёки свисали со скул, как у охотничьей собаки. Глаза налились кровью, они были такими ярко-красными, что наверняка болели.
— Как любезно было прийти с вашей стороны, — сказала Соланж.
Когда они ушли, Соланж спросила Пьера:
— У миссис Хавершем умер кузен?
— Да, Джон Уайтмор. Был добровольцем в армии генерала Джексона. От ран…
— Все мы кого-то оплакиваем, каждый из присутствующих…
Эта мысль в очередной раз вызвала у Пьера слёзы.
— Твоя дорогая Луиза, любимая Клара. Ты, верно, очень тоскуешь по ним.
— О да! Как мне их не хватает!
— Пьер, мне надо продать наш дом. Я перееду в Розовый.
— Что? — спросил он, вытирая глаза.
— Я не могу позволить
