Антония Севье, чьё привилегированное положение в этой скандальной истории открывало ей двери лучших саваннских домов, запротестовала:
— Дорогая Соланж, у тебя так много полезных знакомств.
— Sans doute[36], поэтому многие предлагают свою помощь после смерти бедного Уэсли. Если бы не несколько долларов, которые я утаила от кредиторов, я с детьми разорилась бы.
В спальню Соланж ворвалась Полина, старшая дочь:
— Маман, я не могу найти серёжки.
— Тогда, — ответила мать, — придётся тебе обойтись без них.
— Маман! Это кто-то из грязных работников Джеймсона украл у меня серёжки. В нашем доме всё вверх дном! Не пойду без серёжек!
— Как хочешь.
— Маман! Это же твоя свадьба!
Она внимательно оглядела слегка выпирающий живот Соланж.
— Или лучше сказать: наша свадьба?
Соланж шлёпнула дочь, не выходя из себя:
— Найди свои украшения.
И, немного смягчившись, добавила:
— У тебя такие прелестные ушки. Лучше их подчеркнуть.
Почёсывая щеку, Паулина вышла из комнаты, и вскоре снизу донеслось:
— Эвлалия, если ты переложила куда-то мои серёжки, я буду щипать тебя, пока ты не закричишь.
— Ах, дети, — вздохнула Антония. — Такое счастье. Моя маленькая дочурка…
Полина была права: недостроенный особняк, к которому она привыкла, изменился до неузнаваемости. Гостиная была завалена кучами хлама, а через затянутые парусиной окна проникало так мало света, что почти ничего не было видно. На первом витке винтовой лестницы перила были покрыты лаком, на следующем — нелакированные, а третий вообще ещё не сделан. Мистер Джеймсон обещал, что всё будет закончено до свадьбы. А, ладно. Строители — самые большие обманщики.
Антония, позавидовав строгому тону Соланж в обращении с дочерью, театрально вздохнула:
— Наша няня позволяет малышке Антуанетте любые прихоти! Но что делать? Моя доченька так привязана к этому созданию!
Соланж почуяла слабое место в уловках подруги:
— Няни дарят ласки, на которые у матерей нет времени или желания. Я не испытываю к дочери особой привязанности и абсолютно уверена, что не полюблю и, — она похлопала себя по животу, — и малышку Эллен. Мужчины гораздо более занятны, чем последствия их внимания.
— Т-с-с! — шлёпнула миссис Севеье подругу по руке.
— Как лицо? — спросила Соланж, повёртываясь из стороны в сторону.
— Из тебя получилась красивая невеста.
— Практика, моя дорогая, приводит к совершенству. Эвлалия, Полина, — позвала она. — Останется ли ваша мама честной женщиной без вас?
Пьер Робийяр был консервативен в своих наклонностях и привычках. По нему можно было проверять время. Каждое утро он являлся в «Л’Ансьен режим» ровно в девять часов, где за чашкой кофе внимательно просматривал газеты и выкуривал первую сигару. Если по какой-то случайности свежие газеты задерживались, он перечитывал старые. После того как поток новостей со всего мира иссякал, Пьер до полудня проверял деловую корреспонденцию и счета. Обед длился с двенадцати до двух, ужин был в семь. В отличие от многих горожан, которые до 9 вечера не садились за стол, Пьер Робийяр к этому времени был уже в постели.
Тогда почему этот образец предсказуемости стоял у входа в церковь Святого Иоанна Крестителя в окружении галдящих ирландцев, сжимая в руке огромный букет из цветов апельсина? Пьер Робийяр и сам до конца не понимал, что привело его сюда и кем он стал. Пьером-Ромео? Он служил с самым плачевным из предводителей, Наполеоном Бонапартом, в первой группе войск императора! А тут цветки апельсина?
— Всё будет в порядке, господин, — прошептал Неемия.
Как могло случиться, что зрелый вдовец, с Божьей помощью освободившись от семейных неурядиц, имеющий неплохую репутацию и столько друзей, попался в сети желания?
Пьер-Ромео? Пленник Любви? Боже, боже…
Братья O'Xapa, жены O'Xapa, дети O'Xapa, внуки O'Xapa окружали жениха, а равные Пьеру, те (или внуки тех), кто когда-то низкопоклонничали перед ним в надежде получить приглашение на бал к Робийярам, прятались в своих экипажах, выстроившихся вдоль Дрейтон-стрит. Пьеру так и хотелось наподдать ногой по каждому из этих лакированных экипажей. Каким мальчишкой он стал!
Соланж Эванс воспламенила в нём пыл, который Пьер считал давно угасшим. Луиза — которую он так любил — всегда уступала его скромным супружеским желаниям; Соланж раздула в нём решительно несупружеские желания до накала, который сжигал его изнутри, желания, о которых даже страшно было подумать, порой два раза за ночь. Даже в таком святом месте, при большом скоплении народа, Пьер Робийяр чувствовал непристойное возбуждение в срамных местах. Протестант по вероисповеданию, он даже согласился венчаться в католической церкви и вырастить своих детей католиками. Немыслимо, думал Пьер, широко улыбаясь.
— Отлично выглядите, господин, — сказал Неемия.
Пьер чувствовал себя помятым и взъерошенным в новом сюртуке, тогда как Неемия великолепно смотрелся в поношенном хозяйском, а его торжественная физиономия говорила о значительности момента.
«Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетённого, защищайте сироту, вступайтесь за вдову»[37], — как писал пророк.
Во время проповеди Пьер успел собраться с мыслями.
Уэсли Эванс погиб слишком скоро после Луизы и Клары, когда Пьер никому ничем не мог помочь. На похоронах Уэсли, когда Соланж попросила его выкупить компанию по продаже хлопка «Робийяр и Эванс», Пьер, выразив соболезнования, заверил вдову, что он удовольствуется импортом, где всю работу выполняет Неемия. Соланж, похоже, не оценила этой маленькой шутки.
А потом, только Пьер вышел из траура, умер Филипп, перед смертью назвав брата, к ужасу Пьера, палачом.
Хоть Филипп и представил свою индейскую невесту обществу Саванны, места для неё так и не нашлось, поскольку мест для экзотических принцесс там было меньше, чем их самих. В Северной Джорджии обнаружили запасы золота, и на земли маскоджи устремились поселенцы, которые обладали выдержкой, а любопытство стало восприниматься как нечто скучное и чудное.
И всё-таки Саванна оставалась более гостеприимным городом, чем Чарлстон, и, будь невеста Филиппа более адекватна, она смогла бы найти друзей. Её новорождённый малыш вызвал бы участие, а богатство Филиппа извинило бы её необычность. К несчастью, Осанальги была весьма застенчива и, после того как её родня покинула Джорджию, она стала жить затворницей в причудливо-мрачном особняке Пьера. Редкие гости никогда не заставали её дома.
Деятельность Филиппа в защиту индейцев создавала трудности тем, кто наживался на лишении индейцев их земель, и после принятия «Договора на Индиан-Спрингс»[38] законодательная власть больше не обращалась к нему за советом. Филипп посвятил себя составлению каталога по артефактам индейцев маскоджи и переписке с Колумбийским институтом повышения квалификации в области искусств и наук в Вашингтоне с целью найти для них постоянное место жительства.
Если бы хоть
