Карамулло, держал в подвале пленных, которых по дешевке купил у Хана, когда тот по весне объявился в кишлаке после рейда к перевалу Саланг. Столько кормил, поил, искал покупателя. Нашел наркоторговца Шарафа. Три дня назад через его человека договорились о сделке – рабы вместо опия, и на тебе, сбежали, шайтаны. А опий-то Шараф уже передал родственнику Рамазана, промышлявшему наркотой в Таджикистане. Опий не вернуть. Надо отдавать рабов. Те же исчезли. Проблема. Следует обязать Али во что бы то ни стало найти беглецов. Пригрозить расправой. Младший Мурдай только на вид страшный, здоровый, как буйвол, а в душе трусливый шакал. Боли, как ребенок, боится. Напугать – землю рыть будет. А напугать не сложно. Теперь, когда он, Салакзай, здесь остался единственным начальником. Проклятые русские. Все настроение испортили. Это им дорого будет стоить, когда беглецы вновь окажутся в кишлаке. Рамазан знает, как наказать непослушных. Но поимка неверных теперь дело Ахмада с Али. Салакзаю же надо сосредоточиться на лагере. Солдаты уже ушли в ущелье. Вертолеты пока кружат над перевалом. Но тоже улетят на базу, запас топлива у них ограничен. Скоро идти в лагерь. Не упустить бы время. Нужно подойти раньше, чем подойдут роты полка Хикмата. Значит, выйти следует примерно через полчаса, как только уберутся из Хайдара десантники и вертушки, чтобы обосноваться в лагере до подхода сил Хикмата.
Три месяца невольники Салакзая не видели солнца, свежей воды, нормальной пищи. Раз в две недели душ – вода из шланга под смех конопатого охранника-здоровяка Али. И духота. Днем и ночью. Хорошо еще, что никому не требовался медицинский уход. Духи взяли лейтенанта Савельева, сержанта Рябова и рядовых Величко с Казакевичем по-тихому, когда те в составе разведгруппы мотострелковой роты имели неосторожность углубиться далее определенного ротным расстояния в пещеры горной гряды. Напали моджахеды внезапно. Навалились гуртом с четырех сторон, обезоружили, связали. Выволокли в ущелье, где бандитов ждали подельники и лошади. Загрузили на животных, как тюки, и вывезли в район базирования полевого командира Нури. Тот был доволен уловом. Без единого выстрела, живехонькими, без царапины, зацепить четверых советских военнослужащих, да к тому же одного офицера, пусть всего лишь лейтенанта, – это для душманов большая удача. Банда заканчивала рейд. Оставалось пройти горными тропами до Пакистана, но это уже мелочи. Главарь знал безопасный путь, где можно было не опасаться попасть под зоркое око вражеского вертолета, совершающего разведывательный полет, или нарваться на подразделение советского спецназа, в свободном поиске рыщущее по ущельям и перевалам. Хан вывел своих душманов к кишлаку в полночь. Остановился вместе с пленными у давнего приятеля Салакзая. Рамазан радушно принял гостя. В разговоре после сытного позднего ужина и приличной дозы анаши Нури спросил, сколько за пленников даст Фархади. Зная главаря банды, его строптивый, вспыльчивый характер, что служило причиной нередких ссор Нури с полевыми командирами и самим Фархади, Салакзай ответил, что Азиз скорее всего просто отберет пленных, чем заплатит за них. И предложил купить невольников. Одурманенный наркотиком Нури не долго думал. Ударили по рукам. Салакзай за солдат отдал по пятьсот долларов, офицера оценил в тысячу. Рано утром Нури увел свой отряд в глубь Пакистана, в лагерь Зарина. В Чиштане и лагере никто не узнал о сделке, не считая верных Рамазану людей. И Фархади, и его окружение, и Карамулло даже не догадывались, что какой-то Салакзай имеет собственных рабов. И те томились в подвале сарая его усадьбы.
Первые дни в плену явились особенно тяжелыми для молодых людей. И гораздо сильнее унижений, скотского обращения, недостатка в пище было осознание того, что бойцов разведывательной группы так легко взяли в плен душманы. Что их, пропавших в пещерах военнослужащих, наверняка считают предателями, добровольно ушедшими в горы для сдачи духам. Особенно нервничал лейтенант. Провоевавший после училища в Афгане почти весь двухгодичный срок, награжденный медалью «За боевые заслуги», представленный к ордену и присвоению очередного воинского звания, он долго не мог смириться с участью пленного. Отказывался есть, пить, шатался по подвалу, бился головой о бетонные стены и в конце концов впал в депрессию. Он не видел выхода из сложившейся ситуации. До тех пор пока однажды майским днем – числам пленные потеряли счет – в проеме открывшегося люка появилась не прыщавая физиономия охранника-душмана, а закутанное в платок лицо девушки. Почему девушки, а не пожилой женщины, ведь лицо скрывала материя? Да потому что глаза явившейся внезапно к пленным гостьи выдавали ее молодость. Она спустила по веревке кувшин с водой, узелок с лепешками. Их принял рядовой Казакевич. Опорожнил кувшин, отпустил крюк веревки. Не стал цеплять парашу. Постеснялся. Девушка что-то сказала, и Казакевич ответил ей. И только тогда Савельев вспомнил, что рядовой был родом из Душанбе, столицы Таджикистана. Знал таджикский язык, который понимали и на котором вполне могли говорить афганцы. Между молодыми людьми завязался разговор. Лейтенант почувствовал в голосе девушки нотки сострадания к невольникам. И это родило надежду. Пока неясно на что, но родило. Все-таки девушка убедила Казакевича повесить на крюк ведро с испражнениями. Подняв его, она ушла. Вернулась минут через двадцать. Опустила ведро, на дне которого лежал сверток! Подняв веревку, девушка улыбнулась своими черными огромными глазами и исчезла. Пленные дождались, когда охрана закроет люк. Вскрыли сверток. Там оказалось мясо баранины, несколько пучков зелени и банка сгущенного молока родного советского производства. Видимо, из числа трофеев душманов. Быстро разделавшись с гостинцем, военнослужащие сели полукругом возле офицера. Лейтенант спросил у Казакевича:
– О чем ты так долго беседовал с местной дамой?
Рядовой пожал плечами:
– Да, собственно, ни о чем! Она же сначала сказала, чтобы прицепили ведро с парашей. Я ответил, не стоит, мол, рано еще. Она опять попросила прицепить к крюку ведро, добавив, что хозяин приказал ей сделать все, что ежедневно делают охранники.
Савельев переспросил:
– Хозяин? Приказал? Так кто она здесь, в этом чертовом бандитском логове?
– Наложница! Тоже, по сути, как и мы, рабыня.
Лейтенант поинтересовался:
– Сколько же ей лет?
– Четырнадцать!
– Вот как? И как зовут это юное создание?
– Фатима!
– Фатима! – повторил Савельев задумчиво и задал вопрос: – И как она относится к нам, русским? Или об этом разговора не было?
– Да я так мимоходом спросил у нее, мол, она, наверное, ненавидит советских солдат? К моему удивлению, ответила отрицательно. Сказала – русские лучше, чем моджахеды. В ее родном селении афганцы хорошо жили рядом с военной базой. Но пришли душманы Рамазана, и жизнь закончилась. Здесь она обязана пахать на своего хозяина и удовлетворять в постели все его животные прихоти.
Сержант проговорил:
– Да, достается тут девочке.
