– Ну да, значит, гадкие злые олигархи отключили нанотех.
Она снова улыбнулась.
– Не совсем. Олигархи – не внешний фактор; они как замкнутая подпрограмма, которая вышла из-под контроля. Рак, если хочешь вернуться к той аналогии. Они запрограммированы питаться остальным телом несмотря на то, чем это обернется для всей системы, и убивать любых конкурентов. Вот почему их нужно низвергнуть первыми.
– Да, кажется, этот спич я уже слышал. Уничтожьте правящий класс, и все будет хорошо, правильно?
– Нет, но это обязательный первый шаг, – ее возбуждение заметно нарастало, она говорила быстрее. Заходящее солнце окрасило ее лицо витражным светом. – Каждое революционное движение в человеческой истории совершало одну и ту же простую ошибку. Все видели власть как статический аппарат, структуру. А это не так. Это динамическая, текучая система с двумя возможными тенденциями. Власть либо аккумулируется, либо распределяется через систему. Большинство обществ живет в аккумулирующем режиме, а большинство революционных движений заинтересовано только в смене центра этой аккумуляции. Подлинная революция должна обратить поток. И никто этого не делает, потому что срутся от страха лишиться своего места за штурвалом в историческом процессе. Если уничтожить одну агглютинативную динамику власти и заменить другой, ты ничего не изменишь. Ты не решишь никакие проблемы общества, они просто вернутся под новым углом. А нужно установить нано-тех, который разбирается с проблемами самостоятельно. Нужно построить структуры, которые позволят распределять власть, а не перегруппировывать. Ответственность, демодинамический доступ, системы законных прав, обучение азам политической инфраструктуры…
– Ой, – я поднял руку. Многое из этого я не раз слышал в прошлом от Голубых Жучков. И не собирался просиживать очередную лекцию, даже под красивым небом. – Надя, все это уже пробовали, и ты сама это знаешь. И судя по тому, что я помню из уроков доколониальной истории, народ, в который ты так веришь, получив власть, возвращал ее обратно деспотам. С радостью, в обмен не более чем на голопорно и дешевое топливо. Может, в этом для всех нас урок. Может, народу интересней пускать слюни над сплетнями и ню-фотками Жозефины Хикари и Рю Барток, чем переживать, кто управляет планетой. Никогда не задумывалась? Может, им так больше нравится.
На ее лице мелькнула насмешка.
– Ну да, может. А может, период, о котором ты говоришь, представляют в неправильном свете. Может, конституционная демократия прошлого тысячелетия не была ошибкой, какой ее малюют авторы исторических книг. Может, ее просто убили, отняли у нас, а потом врали нашим детям.
Я пожал плечами.
– Ну, может. Но если так, у них удивительно легко получается проворачивать раз за разом один и тот же трюк.
– Ну естественно, – это был почти крик. – А как же иначе? Если все твои привилегии, твое положение, твоя жизнь в гребаном достатке и статус зависят от этого трюка, разве ты бы его не заучил наизусть? Разве ты бы не научил ему своих детей, как только они смогут ходить и говорить?
– Но тем временем мы не в состоянии научить действенному контртрюку наших потомков? Да брось! Нам что, надо каждые триста лет устраивать Отчуждение, чтобы помнить?
Она закрыла глаза и прислонилась затылком к скирде. Заговорила как будто с небом.
– Я не знаю. Может, да, надо. Это неравная борьба. Всегда легче убивать и разрушать, чем созидать и обучать. Легче позволять власти аккумулироваться, а не распределяться.
– Ага. А может, просто ты с твоими дружками-куэллистами не желаете видеть пределов нашей эволюционировавшей социальной биологии, – я слышал, как становится громче мой голос. Я пытался его обуздать, и слова цедились, как сквозь зубы. – Вот именно. Склонись и, сука, молись, делай, что велит дядька с бородой или в пиджаке. Как я и сказал, может, людям это нравится. Может, такие, как мы с тобой, просто какой-то хренов раздражитель, рой болотных жуков, который не дает им спокойно спать.
– Значит, тут ты опускаешь руки, да? – она открыла глаза в небо и, не наклоняя головы, искоса посмотрела на меня. – Сдаешься, позволяешь заграбастать всё себе погани вроде Первых Семей, позволяешь остальному человечеству впасть в кому. Отказываешься от борьбы.
– Нет, подозреваю, отказываться уже поздно, – я обнаружил, что не чувствовал мрачного удовлетворения, когда это говорил. Чувствовал только усталость. – Людей вроде Коя трудно остановить, когда они заводятся. Я таких повидал. И, к лучшему или худшему, мы уже завелись. Думаю, ты получишь свое новое Отчуждение. Что бы я ни делал и ни говорил.
Взгляд по-прежнему буравил меня.
– А ты думаешь, что это трата времени.
Я вздохнул.
– Я думаю, что слишком часто и на слишком многих планетах видел, как все идет не так, чтобы поверить, будто теперь будет иначе. Вы похерите жизни множества людей ради в лучшем случае парочки местных уступок. В худшем случае вы призовете на свои головы чрезвычайных посланников, а поверь мне, их вы не представляли и в самых страшных кошмарах.
– Да, Бразилия мне говорил. Ты сам был одним из этих штурмовиков.
– Вот именно.
Мы следили, как умирает солнце.
– Знаешь, – сказала она. – Я не буду притворяться, что знаю, что с тобой сделали в Корпусе посланников, но я уже встречала таких, как ты. Вы живете на ненависти к себе, потому что ее можно перевести в гнев на любую подвернувшуюся мишень для уничтожения. Но это статическая модель, Ковач. Скульптура отчаяния.
– Неужели?
– Да. В глубине души ты не хочешь, чтобы мир становился лучше, потому что тогда останешься без мишеней. А если пропадет внешняя цель для твоей ненависти, придется столкнуться с тем, что внутри тебя.
Я фыркнул.
– И с чем же это?
– Конкретно? Я не знаю. Но могу рискнуть. Угадать. Жестокое обращение в детстве. Жизнь на улицах. Ранняя утрата чего-то или кого-то важного. Какое-нибудь предательство. И рано или поздно, Ковач, тебе придется столкнуться с тем, что ты не можешь вернуться назад и что-то изменить. Жизнь живется в одном направлении.
– Ага, – сказал я безучастно, – и во славу куэллистской революции, конечно же.
Она пожала плечами.
– Это уже твой выбор.
– Я все свои выборы уже сделал.
– И все-таки пришел выручить меня из рук семьи Харланов. Мобилизовал Коя и остальных.
– Я пришел за Сильви Осимой.
Она подняла бровь.
– Правда?
– Да, правда.
Возникла очередная пауза. Бразилия на борту скиммера скрылся в салоне. Я уловил только конец движения, но оно показалось резким и нетерпеливым. Я повел глазами и наткнулся на Вирджинию Видауру, которая смотрела на меня.
– Значит, – сказала женщина, которая считала себя Надей Макитой, – может показаться, что я зря трачу на тебя время.
– Да, я так и думаю.
Если она и разозлилась, то не выдала этого. Только снова пожала плечами, встала и уделила мне любопытную улыбку, затем ушла вдоль залитого закатом причала, время от времени поглядывая через
