Как пункт назначения питомник не впечатлял. Он выламывался из поверхности Простора, напоминал не более чем сборище заболоченных гелиевых шаров, затопленных среди развалин очередной скирдовальной станции в форме буквы U. На самом деле до появления комбайнов это место и правда служило независимым доком для сборщиков белаводорослей, но в отличие от других станций, где мы останавливались, ее не продали новым корпоративным игрокам, так что всего за поколение она пришла в запустение. Радул Шегешвар получил эти голые кости в качестве части игрового долга и вряд ли обрадовался, когда увидел, что выиграл. Но он вернул обветшавшую станцию в строй, переоснастил в намеренно старомодном стиле и расширил, застроив всю бывшую гавань для погрузки с помощью передовой технологии подводных бункеров, стыренной через армейского подрядчика из Ньюпеста, который был ему должен. Теперь местечко могло похвастаться небольшим эксклюзивным борделем, элегантными помещениями под казино и – полнокровное сердце всего заведения, то, что дарило клиентам такое пробирающее возбуждение, какое не найдешь в городе, – бойцовскими ямами.
Когда мы прибыли, нам устроили что-то вроде праздника. Гайдуки гордятся своим гостеприимством, и Шегешвар не был исключением. Он расчистил место на одном из крытых причалов в конце старой станции и накрыл там стол, организовал приглушенную музыку, благоухающие факелы из настоящего дерева и огромные вентиляторы, чтобы сдерживать болотный воздух. То ли из борделя внизу, то ли из какой-нибудь ньюпестовской голопорностудии Шегешвара привлекли очаровательных мужчин и женщин с тяжело загруженными подносами на руках и почти без одежды на теле. Пот на их обнаженной коже лежал искусными узорами и испускал обработанный запах с феромонами, их зрачки распахнулись до упора от каких-то эйфорических веществ, их доступность всячески тонко подчеркивалась. Возможно, не лучший прием для неокуэллистских активистов, но со стороны Шегешвара это могло быть намеренным решением. Он не терпел политики.
Так или иначе, настроение на причале воцарилось угрюмое – лишь очень медленно разгоралось химическое раскрепощение, которое не заходило дальше пьянства и меланхолии. Налет на свиту Мици Харлан и перестрелка в переулках Новой Канагавы оказались слишком кровавыми и жестокими, чтобы позволить другое настроение. Отсутствие погибших слишком бросалось в глаза, истории об их смерти были слишком мрачными.
Мари Адо, расплавленная напополам лучом «Санджета», из последних сил поднимающая оружие к собственному горлу и спускающая крючок.
Дэниэл, распотрошенный огнем из осколочного бластера.
Девчонка, с которой он был на пляже, Андреа, размазанная по полу, когда коммандос выбили дверь с петель.
Другие, которых я не знал или не помнил, разными способами отдавшие жизни, чтобы Кой смог уйти с заложницей.
– Ты убил ее? – спросил я его в момент затишья перед тем, как он запил. Мы слушали новости по пути на юг на борту охотника на скатов – трусливая казнь невинной женщины мясниками-куэллистами, – но Мици Харлан мог разнести на куски и неосторожный коммандо, а новости остались бы теми же.
Он уставился с причала.
– Ну конечно. Я же сказал, что убью. Они это знали.
– Настоящая смерть?
Он кивнул.
– Насколько это возможно. Ее уже наверняка восстановили в новой оболочке из резервной копии. Сомневаюсь, что она лишилась больше сорока восьми часов жизни.
– А что с теми, кого мы потеряли?
Его взгляд так и не уходил с другой стороны скирдовальной станции. Он как будто видел там, в мерцающем свете факелов, Адо и остальных, мрачных призраков на пиршестве, которые не уйдут, несмотря на алкоголь или такэ.
– Адо спалила свой стек перед смертью. На моих глазах. Прочие, – он словно слегка содрогнулся, но, может, из-за вечернего ветра над Простором, а может, просто пожал плечами. – Не знаю. Наверное, их захватили.
Продолжать этот разговор до логического завершения нам не требовалось. Если Аюра извлекла стеки, их хозяева теперь заперты в виртуальном допросе. Их будут пытать – если потребуется, до смерти, – затем перезагрузят в том же самом конструкте, чтобы начать заново. Раз за разом, пока они не выдадут все, что знают, а может, и дальше – в отместку за то, что они посмели поднять руку на члена Первых Семей.
Я проглотил остатки выпивки, ее крепость продралась по плечам и позвоночнику, я вздрогнул. Поднял пустой стакан в сторону Коя.
– Что ж, будем надеяться, оно того стоило.
– Да.
Больше я с ним не разговаривал. Течение праздника увлекло его за пределы доступности, а сам я застрял с Шегешваром в углу. У него в каждой руке было по бледной и косметически красивой женщине, одинаково одетых в переливающийся муслин янтарного цвета, – словно парные куклы чревовещателя в человеческий рост. Похоже, он был в общительном настроении.
– Наслаждаешься праздником?
– Еще нет, – я взял с подноса проходившего официанта печенье с такэ и вгрызся. – Подожди, уже скоро.
Он слабо улыбнулся.
– Тебе не угодить, Так. Хочешь сходить в загоны и позлорадствовать над своими приятелями?
– Не сейчас.
Невольно я взглянул через пузыристую лагуну станции туда, где располагались бойцовские ямы пантер. Я неплохо знал туда дорогу и не сомневался, что меня не остановят, но сейчас это не казалось по-настоящему важным. Кроме того, как-то в прошлом году я обнаружил, что, когда священники мертвы и облачены в плоть пантер, наслаждение их мучениями опускается всего лишь до холодного и неудовлетворительно абстрагированного знания. Было невозможно смотреть на огромных тварей с влажными гривами, которые рвут друг друга в бойцовских ямах, и по-прежнему видеть людей, которых я поднял из мертвых для наказания. Может, если психохирурги правы, в каком-то смысле их уже и не было. Может, основа человеческого сознания давно пропала, выеденная до черного отчаянного безумия за несколько дней.
Однажды в душный, одурительно жаркий день я стоял на крутых трибунах над одной из ям в окружении вопящей и топочущей толпы и чувствовал, как возмездие у меня в руках становится мыльным, растворяется и ускользает между хватающих пальцев.
После этого я перестал туда ходить. Просто сдавал Шегешвару украденные стеки памяти и позволял делать свое дело.
Теперь он поднял бровь в свете факелов.
– Ну хорошо. Может, я заинтересую тебя командным спортом? Не хочешь сходить с Ильей и Маюми в гравзал?
Я бросил взгляд на услащенных женщин и получил от каждой в ответ дежурную улыбку – казалось, без помощи веществ, но все равно осталось странное ощущение, будто Шегешвар манипулирует ими, засунув свои руки в отверстия у гладкокожих копчиков, а те, что покоились на каждом идеально изогнутом бедре, были пластмассовыми и ненастоящими.
– Спасибо, Рад. В своем возрасте я склонен к уединению. Но ты иди, развлекайся без меня.
Он пожал плечами.
– Я уже и не надеюсь развлечься с тобой. Даже не вспомню, когда мы развлекались в последние пятьдесят
