Когда на следующее утро Бекки взяла Ясноглазого на пустошь, ей так и не удалось уговорить его поесть, да и к воде он почти не притронулся. Без Альфи Ясноглазый отказывался бегать, больше не прыгал через заросли папоротника, будто олень. Он трусил рядом с Бекки и Рыжим, повесив голову, вялый, словно пружинистая сила покинула его. А наверху, на Хай-Мур, он огляделся и заскулил. А потом подошёл к Бекки и лёг рядом, уткнувшись носом в лапы. Он даже ни разу не взглянул на неё, как будто для него это было невыносимо, как будто он считал, что она его предала. Бекки разговаривала с ним, гладила, пыталась успокоить и подбодрить, но он был безутешен.
– Мама не стала бы мне врать, – сказала Бекки Ясноглазому. – Значит, всё будет так, как она говорит. Альфи пристроят в хорошие руки. У Альфи всё будет хорошо. Я уверена.
Только тогда Ясноглазый поднял голову и посмотрел на неё, и Бекки стало очевидно, что он ей ни на грош не верит и знает что-то, чего не знает она, что-то немыслимо страшное – и отчаянно старается донести это до неё. Она посмотрела ему в глаза – и вдруг всё поняла. «Я буду следующим, – говорил он ей. – Я не могу бегать без Альфи, а если не смогу бегать – перестану побеждать. А как только я перестану побеждать, меня увезут, как Альфи».
Бекки обхватила его руками и расплакалась.
– Я ни за что не отдам тебя, ни за что! Честное слово, не отдам! Честное слово! – Она уткнулась в шею Ясноглазого и нежно покачивала его. – Мы всегда будем вместе. Что бы ни случилось. Что бы ни случилось…
Бекки совсем не хотела возвращаться с пустоши и решила ускакать далеко-далеко и пробыть здесь до самых сумерек. Прежде чем уехать с Хай-Мур, она вслух попрощалась с папой, как всегда. В тот день она скакала куда глаза глядят, ей было всё равно. Лишь бы ехать. Из озерца на Хай-Мур по крутому склону стекал ручеёк, и Бекки с Ясноглазым вдоль него вышли на каменистую тропинку, которая вела мимо кряжистых дубов в сырую долину, где среди болот виднелись валуны, и наконец очутились на узком просёлке, по обе стороны от которого тянулись камыши.
Теперь Бекки различала вдали полуразрушенную ферму, мрачное, унылое место, где над полями повис туман – точь-в-точь завеса страшной тайны. На вид ферма была заброшена. Бекки сильно сомневалась, стоит ли туда заезжать, но тут увидела вьющийся над трубой дымок. Потом до неё донеслись звуки радио. Бекки стало интересно, хотя было по-прежнему страшновато; она направила Рыжего через поле, где там и сям ржавели давно забытые сеялки и косилки. А ещё в поле было полно ворон, целая стая, и все молча провожали Бекки взглядом.
Бекки никого не видела, но чувствовала, что в этом всеми оставленном месте таится опасность, и Ясноглазый это тоже чувствовал. Он напрягся всем телом и насторожил уши. И тут Бекки увидела перед домом «лендровер» – обшарпанный серый лендровер, точно такой же, на каком увозили собак, точно такой же, на каком вчера увезли Альфи. За домом раздался выстрел. Вороны взмыли в туман и с сиплым карканьем разлетелись кто куда. Рыжий шарахнулся, встал на дыбы, но Бекки удержалась в седле. Спешилась, погладила Рыжему нос, зашептала успокоительные слова.
Ясноглазый глухо зарычал. Он первым заметил того человека. Тот вышел из-за дома, насвистывая на ходу. Он катил тачку. На нём была та же кепка и тот же синий комбинезон. Тут Бекки отчётливо увидела, что лежит в тачке. Мёртвый грейхаунд. Чёрно-белый. Альфи. Это был Альфи. У Бекки загрохотало в ушах. Она с трудом сдерживала рвущийся из груди крик – и смотрела, как тот человек катит тачку в поле. Там она увидела кучу свежевырытой земли с воткнутой лопатой. За этой могилой виднелось множество холмиков: некоторые были совсем новые, земляные, но по большей части они успели порасти травой.
Бекки смотрела на это жуткое кладбище, смотрела, как Альфи вываливают из тачки в могилу, и сердце у неё сжималось от страшного горя и лютого гнева. Потом она повернулась, беззвучно заплакала и побрела прочь. Она чувствовала рядом Ясноглазого, чувствовала, как он тычется мордой ей в ногу. Достаточно было обменяться с ним одним взглядом, чтобы понять, что он всё видел и всё понял. Не прошло и минуты, как Бекки приняла окончательное решение и составила план.
Она не спеша вернулась домой по сумеречной пустоши. Ненадолго остановилась у своего валуна на Хай-Мур – отчасти чтобы оттянуть возвращение на ферму, отчасти чтобы попрощаться с папой, рассказать ему, что она собирается делать.
– Папа, я ещё вернусь, честное слово, – сказала она перед уходом. – Но когда именно, пока не знаю.
Дома она отвела Рыжего в стойло, накормила и попрощалась с ним навсегда. Запустила Ясноглазого в будку, поставила ему миску с кормом.
– Я скоро, – прошептала она, вставая. – А потом мы с тобой уйдём отсюда навсегда. Я понимаю, тебе не хочется, но всё-таки поешь. Тебе нужно.
Крейг с мамой сидели в гостиной, смотрели телевизор. Чтобы не встречаться с ними, Бекки вошла с заднего хода и поднялась по лестнице в свою комнату, села там на кровать и написала прощальное письмо. Она старалась, чтобы вышло покороче.
Дорогая мама!
Я ухожу и забираю Ясноглазого. Я не знаю куда, лишь бы подальше. Я понимаю, что ты не виновата, но ты пообещала мне, что за Альфи будут ухаживать. Так он сказал тебе. Так он сказал мне. Я даже имени его не пишу, так я его ненавижу. Иногда я и тебя ненавижу, мама, потому что ты встаёшь на его сторону, потому что не смеешь ему возражать, даже когда он смешивает папу с грязью, а ещё потому, что ты не уходишь от него, хотя знаешь, что он чудовище, и я просто не могу этого понять.
Я хочу рассказать тебе, что видела сегодня, но не могу написать – слишком хорошо это помню. Просто передай ему, что я знаю, что на самом деле произошло с Альфи и со всеми собаками, которых он отсылает: я это видела своими глазами. И не допущу, чтобы то же самое сделали с Ясноглазым. Когда-нибудь даже Ясноглазый начнёт проигрывать или сломает ногу, как Альфи, и не сможет больше выступать. И тогда он поступит с Ясноглазым так же, как и со всеми остальными. Поэтому я забираю Ясноглазого, пока его не
