Несмотря на то что я была старше, в школе я отставала, и мы ходили в один класс. Катрин была умной, но при этом практичной не по годам, она любила трудиться и после шестого класса бросила школу, чтобы работать на ферме. Ей больше нравилось не учиться, а проводить время с родными, и еще она любила чувствовать себя полезной. Несмотря на юный возраст, тихий нрав и хрупкое телосложение, она выполняла любую работу по дому и на ферме. Катрин доила коров и готовила так же хорошо, как Дималь. Когда кто-нибудь болел, она плакала и говорила, что может прочувствовать болезнь так, что больному станет лучше. По ночам, перед тем как заснуть, мы делились с ней планами на будущее. «Я выйду замуж в двадцать пять, – часто говорила она. – Хочу, чтобы у меня была большая семья и много детей».
Во время осады Катрин почти не выходила из гостиной, где сидела перед телевизором и плакала, переживая за людей на горе. Услышав, что ее сестру Басо схватили в Тель-Кассре, она стала отказываться от еды. «Нам нужно сохранять надежду. Может, мы так выживем», – повторяла я ей, гладя ее лицо, пожелтевшее от недостатка пищи и сна. Моя мама говорила ей: «Посмотри на своего отца – ты должна быть сильной ради него». Но Катрин рано потеряла надежду и отчаялась.
В Кочо нас рассадили по разным грузовикам, и снова я увидела ее только в Солахе, где она цеплялась за мою мать и пыталась оградить ее от боевиков. «Я пойду с мамой. Она сама не может ходить», – сказала Катрин одному боевику. Но тот прикрикнул, и она послушалась.
В Мосуле я волновалась сильнее всего именно за Катрин. «Только не кричи больше, – говорила она. – Я знаю, что делал Абу Батат. Он и со мной делал то же самое». Она знала, что иногда у меня случаются вспышки гнева, и ей не хотелось, чтобы меня наказали. «Не говори по-арабски, Надия, – предупредила она меня, пока мы в том доме в Мосуле ждали, когда нас разделят. – Ты же не хочешь, чтобы тебя отвезли в Сирию». В последний раз я видела ее, когда Салван оторвал меня от нее и понес вниз.
Мы с Хаджи Салманом вышли из дома Мортеджи. По дороге я увидела мать Мортеджи на кухне, где она ставила на спину какого-то мужчины банки – так обычно делают, чтобы улучшить кровообращение, от чего на спине остаются красные круги. Попрощаться с хозяйкой дома считается вежливым, а с усвоенными в детстве привычками расстаться тяжело, поэтому я сказала:
– Салман пришел. Мы уходим, спасибо.
– С Богом, – сказала она и вернулась к своему занятию.
Мы с Хаджи Салманом снова приехали к тому зданию, в котором накануне ночью продавали рабынь.
– Они наверху, – сказал он и подтолкнул меня к лестнице.
Катрин и Нисрин находились в большой комнате с закрашенными окнами, одни. Сразу было заметно, что они сильно устали. Катрин лежала на тонком матрасе, слегка прикрыв глаза, а Нисрин сидела рядом с ней. Когда я открыла дверь, они окинули меня непонимающим взглядом. Я вспомнила, что забыла приподнять никаб.
– Вы пришли прочитать нам Коран? – тихо спросила Катрин.
– Это я, Надия, – сказала я.
Увидев мое лицо, они бросились ко мне. Мы так сильно разрыдались, что мне показалось, мы сейчас умрем от плача. Наши мышцы ныли, и мы едва могли дышать.
– Нам сказали, что должна прийти женщина, которая проверит, девственницы ли мы, – сказали они. – Мы подумали, что ты – это она!
– Я не очень хорошо вижу, – сказала Катрин, когда я села рядом с ней.
И в самом деле ее веки затекли, а под глазами темнели синяки.
– Ты выглядишь такой слабой, – сказала я, сжимая ее руку.
– Я пощусь, чтобы Бог помог нам, – объяснила она.
Я боялась, что без пищи она совсем ослабеет, но не сказала этого. Езиды официально соблюдают пост два раза в год (хотя обычно постятся только истинно верующие), но чтобы показать свое благочестие и доказать преданность Тауси Малаку, мы можем по своему желанию поститься в любое другое время. Пост способен не столько ослабить нас, сколько, наоборот, придать силы.
– Что случилось с тобой? – спросила я Катрин.
– Меня купил мужчина по имени Абу Абдулла и отвез в другой дом в Мосуле. Я сказала, что у меня рак и ко мне нельзя прикасаться, так что он избил меня и вернул на рынок. Поэтому у меня синяки под глазами.
– А я пыталась сбежать, – сказала Нисрин. – Но меня поймали, избили и вернули сюда.
– Почему ты так одета? – спросила Катрин. Сама она до сих пор носила два езидских платья, одно поверх другого.
– У меня отобрали одежду и заставили надеть это. Я потеряла свою сумку, и у меня больше ничего нет.
– Твоя сумка у меня! – воскликнула Катрин и протянула ее мне.
Потом она сняла свое верхнее платье и отдала его мне тоже. Это было одно из ее новых платьев, розовое с коричневым, и до сих пор мы с Дималь по очереди носим его, потому что оно напоминает нам о нашей племяннице.
– Носи его под абайей, – сказала она, и я поцеловала ее в щеку.
В дверь вошел один из охранников.
– У тебя пять минут, – сказал он. – Хаджи Салман ждет тебя внизу.
Когда он ушел, Катрин порылась в карманах и протянула мне пару сережек.
– Храни их у себя. Может, мы больше не увидимся.
Когда мы подошли к лестнице и стали спускаться, она прошептала мне на ухо:
– Если у тебя будет возможность сбежать, попробуй. Я тоже попытаюсь.
Мы держались за руки до кухни, а потом Хаджи Салман вывел меня наружу.
До дома Хаджи Салмана мы ехали в молчании. Я тихо оплакивала Катрин и Нисрин, умоляя Бога, чтобы он оставил их в живых, что бы с ними ни случилось. Когда мы приехали, Хаджи Салман приказал мне войти внутрь с одним из его охранников и дожидаться его.
– Я недолго, – сказал он, и я стала молиться за себя.
Но перед тем, как я вошла в дверь, он задержал взгляд на мне.
– Когда я вернусь, мне все равно, месячные у тебя или нет, – сказал он чуть погодя. – Обещаю, я приду к тебе.
Он так и выразился: «Я приду к тебе».
8За прошедшие три года я слышала много историй о других езидских женщинах, которых похитило и превратило в рабынь ИГИЛ. По большей части всех нас ожидала одна судьба. Нас покупали на рынке или
