Но на каждую такую семью в Ираке и в Сирии приходились тысячи других семей, которые ничего не делали или принимали активное участие в геноциде. Некоторые предавали сбежавших девушек вроде меня. Катрин и Ламию шесть раз ловили и выдавали люди, к которым они обращались за помощью, сначала в Мосуле, а потом в Хамдании, и каждый раз девушек наказывали. Нескольких сабайя, которых отвезли в Сирию, преследовали в камышах на берегу Тигра, словно беглых преступников, после того как местный крестьянин сообщил командиру «Исламского государства», что его попросили о помощи какие-то рабыни.
Пока нас пытали и насиловали, семьи в Ираке и Сирии жили обычной жизнью. Они смотрели, как нас везут по улицам боевики, и приходили посмотреть на казнь.
Я не знаю, что при этом чувствовал обычный человек. После того как в 2016 году началась операция по освобождению Мосула, люди стали жаловаться, как им трудно приходилось под властью ИГИЛ, как зверствовали террористы, как страшно было слышать пролетавшие над головами самолеты и знать, что они летят бомбить их дома. Им не хватало еды, и у них отключали электричество. Их детям приходилось ходить в школы «Исламского государства», а подросткам сражаться, и почти за все нужно было платить налоги или штрафы. Они говорили, что людей убивали прямо на улицах и жить было невозможно.
Но когда я была в Мосуле, жизнь казалась нормальной и чем-то даже устраивающей местных жителей. Почему они вообще там остались? Они что, разделяли идеи ИГИЛ об образовании халифата? Они поддерживали междоусобные войны, разразившиеся после того, как в 2003 году пришли американцы? Если бы жизнь становилась все лучше, как обещало ИГИЛ, им бы не мешало, что террористы убивают всех неугодных?
Может, если бы люди в Мосуле вышли на улицы и закричали: «Я мусульманин, и то, что вы требуете от нас, – это не настоящий ислам!» – то иракские военные и американцы пришли бы раньше.
Я пытаюсь найти в себе сострадание к этим семьям. Я уверена, что многие из них ужасались происходящему. Даже те, кто поначалу приветствовал ИГИЛ, позже возненавидели его и после освобождения Мосула утверждали, что у них не было выбора, кроме как позволить террористам делать все, что те захотят. Но я думаю, что у них был выбор. Если бы они объединились, взяли в руки оружие и напали на центры «Исламского государства», где боевики держали и продавали девушек, то многие из них, да и мы, вероятно, погибли бы. Но это по крайней мере показало бы ИГИЛ, езидам и всему миру, что не все оставшиеся в своих домах сунниты поддерживают терроризм. Может, если бы люди в Мосуле вышли на улицы и закричали: «Я мусульманин, и то, что вы требуете от нас, – это не настоящий ислам!» – то иракские военные и американцы пришли бы раньше. Или если бы они помогали контрабандистам освобождать девушек, то ручеек спасенных превратился бы в целую реку. Но вместо этого они просто слушали, как мы кричим на рынке рабынь, и ничего не делали.
После того как я появилась в доме Насера, он и его родственники стали задумываться о своей роли в происходящем. Они сказали, что ощущают свою вину за то, что я оказалась у них на пороге как спасающаяся от преследования сабия. Они понимали, что тот факт, что они остались дома и не сопротивлялись, в каком-то смысле выглядит сотрудничеством с террористами. Я не знаю, что они думали бы, если бы жизнь в Мосуле после прихода ИГИЛ стала лучше, а не хуже. Они утверждали, что изменились навсегда. «Клянемся, что после того, как ты уедешь, мы будем помогать другим таким же девушкам, как ты», – говорили они.
– Вы даже не представляете, сколько девушек нуждается в вашей помощи, – отвечала я им.
4Я ждала нашей поездки несколько дней. В доме мне было уютно, но я мечтала покинуть Мосул. Представители ИГИЛ были повсюду и наверняка разыскивали меня. Я представляла, как тощий Хаджи Салман трясется от гнева и своим мягким, но угрожающим голосом обещает подвергнуть меня пыткам. Я не могла оставаться в одном городе с таким человеком. Однажды в доме Мины я проснулась и увидела по всему своему телу маленькие красные пятнышки – укусы муравьев. Я подумала, что это знак – нужно уезжать. Я не буду ощущать себя в безопасности, пока мы не проедем первый пропускной пункт, а вероятность того, что мы его не проедем, была высока.
Однажды рано утром в дом приехали мать и отец Насера.
– Пора отправляться, – сказал Хишам.
Я надела розовое с коричневым платье Катрин, а поверх него – абайю.
– Я прочитаю молитву, – сказала Умм Насер мягким тоном, и я согласилась, прислушиваясь к ее словам.
Потом она дала мне кольцо.
– Ты сказала, что ИГИЛ отобрало у тебя кольцо матери. Возьми вместо него это.
В сумке вместе с моими вещами из Кочо лежали вещи, которые они купили для меня. В последнюю минуту я вынула красивое желтое платье Дималь и дала его Мине. Поцеловав ее в обе щеки, я поблагодарила ее за то, что они приняли меня.
– Ты будешь прекрасно выглядеть в этом платье. Оно принадлежало моей сестре Дималь.
– Спасибо, Надия, – сказала она. – Иншалла, вы доедете до Курдистана.
Потом родные попрощались с Насером, и на это я не смогла смотреть.
Перед тем как выйти из дома, Насер дал мне один из двух сотовых телефонов.
– Если тебе что-то понадобится или нужно будет спросить, когда мы поедем в такси, пошли мне сообщение. Не говори.
– Когда я долго еду в машине, меня тошнит, – предупредила я его, и он взял на кухне несколько полиэтиленовых пакетов.
– Воспользуйся ими. У нас не будет времени останавливаться. На пропускных пунктах не бойся, – продолжил он давать мне наставления. – Постарайся сохранять спокойствие. На вопросы буду отвечать я. Если они обратятся к тебе, отвечай коротко. Если они поверят, что ты моя жена, то не будут много с тобой разговаривать.
– Постараюсь, – кивнула я.
От страха у меня к горлу уже подкатывала тошнота. Насер же выглядел спокойным; он никогда не подавал виду, что ему страшно.
Примерно в полдевятого утра мы пошли к главной дороге, где должны были поймать такси до автопарка в Мосуле, где Насер заранее заказал другое такси до Киркука. На тротуаре Насер держался чуть впереди меня, и мы не разговаривали. Я склонила голову, стараясь не смотреть на прохожих, опасаясь, что страх в моих глазах сразу же скажет им, что
