Линдблад задрожал… но подчинился желанию своей странной невесты. Одурманенный любовью, он оставил Геммалию и отправился разыскивать Гилфорда, чтобы сообщить другу о назначенной свадьбе. Услышав это известие, Джордж пошатнулся; словно удар молнии с ослепительной ясностью осветил все потаенные закоулки его души; он понял, что позволил сердцу, сам того не подозревая, увлечь себя; он с ужасом осознал, что обманул друга или, вернее, обманывался сам… Но, будучи человеком благородным и великодушным, он решил немедленно уехать, дабы излечиться от своей страсти, прежде чем снова предстать перед Линдбладом и его восхитительной подругой.
Он уехал с разбитым сердцем, ибо Линдблад не сделал ни малейшей попытки его задержать. О, любовь, как тиранически ты властвуешь над душами! И как же успел измениться сэр Чарльз! Он жить не мог без Гилфорда, проделал весь путь до Марселя, мечтая поскорее встретиться с ним; теперь же он равнодушно воспринял его отъезд; сердце его, за исключением любви к прекрасной незнакомке, оставалось холодным; он пожертвовал другом детских лет, своей нежнейшей привязанностью, и ради чего? ради блаженства, которое, возможно, никогда не испытает…
На следующий день Линдблад и Геммалия принесли брачные клятвы; Господь не благословил их союз; лишь несколько гостей засвидетельствовали его в глазах закона.
Они отплыли в Англию…
Показался Дувр, окутанный, как саваном, белыми скалами.
— Привет тебе, добрая старая Англия, привет! Английский путешественник, которого скука или необходимость вынуждает отправиться в дальние страны, подобен королю в изгнании. Но стоит ему ступить на родную землю гордого острова, как он поднимает голову и, не страшась ничего, кроме закона, чувствует себя монархом в обители истинной свободы.
Так говорил сэр Чарльз Линдблад, помогая молодой жене спуститься по сходням.
На Геммалии был тот же наряд, тем же огнем горели ее глаза, на бледном лице по-прежнему сверкали алые губы; и когда она пробиралась сквозь толпу, люди глазели на нее и восклицали:
— Кто эта необычайная и столь прекрасная молодая женщина?
Не задерживаясь в Дувре, они выехали в имение сэра Чарльза, находившееся в Нортумберленде; был конец осени, столь туманной и меланхолической осени, какая бывает только в Англии.
Почтовая карета мчалась сквозь туманы с поразительной быстротой. Как молния, проносилась она через городки; напрасно возница важно щелкал кнутом — не он подгонял лошадей; их словно подстегивала неодолимая сила.
Вскоре сэр Чарльз и Геммалия оказались в Стоунхолле, имении баронета. Замок окружали рощи лиственниц и вечнозеленых деревьев; к нему вела длинная и извилистая подъездная дорога. Повсюду ощущалось долгое отсутствие хозяина; парк казался заброшенным, и великолепное имение невольно вызывало чувство глубокой печали.
Замок был одним из драгоценных напоминаний о готических зданиях, некогда высившихся в лесах Англии. Сэр Чарльз, как и другие его компатриоты в подобных обстоятельствах, берег это здание и, даже что-либо добавляя или перестраивая, всемерно подчеркивал его древность. Башенки, стрельчатые арки и витражные окна придавали особняку сходство с рыцарским замком; удобная мебель гармонировала с окружением; и если бы здесь не попадались на каждом шагу изысканные приметы цивилизации девятнадцатого века, могло почудиться, что то было старинное аббатство века тринадцатого.
Линдблад поспешил показать жене все красоты своего живописного жилища и расцветить Стоунхолл увеселениями и празднествами в надежде мало-помалу развеять грусть Геммалии и избавить жену от не покидавшей ее печали. Вся окрестная знать собиралась по приглашению баронета на его великолепные балы; танцы затягивались за полночь; молодые девушки и юноши, одетые в костюмы рыцарских времен, вспоминали в зале деяния старины и подвиги своих предков, и своды замка звенели эхом лютни и веселых песен. Но ничто, казалось, не могло развлечь Геммалию или рассеять ее мрачные думы; и хотя ее редкая красота восхищала всех и заставляла тысячи соперниц бледнеть от зависти, на шумных балах она выглядела одинокой и таинственной; если же она порой вздрагивала от удовольствия, случалось это лишь тогда, когда она различала в музыке концертов и танцев далекий и монотонный похоронный глас меди.
Она редко выходила из замка… Прогуливалась она по обыкновению вечером, выбирая для этого самые грустные уголки; и когда лунный луч падал на ее обольстительное и странное лицо, наслаждение при взгляде на нее сочеталось с ужасом.
Тем временем сэр Чарльз, огорченный состоянием жены, понемногу слабел; порой он раскаивался в том, что взял в жены неведомую девушку, поведение которой оставалось необъяснимым; но стоило ему увидеть Геммалию, как узы любви крепли и в сердце баронета загоралось то же пламя, что привело его в Марселе к роковой свадьбе. Днем он был спокоен и старался не отходить от леди Линдблад, довольствуясь тем, что может видеть ее; одно ее слово заставляло его забыть обо всем. Каждый вечер, опьянев от любви, он с восторгом вел ее к брачному ложу; но едва он всходил на это ложе, как силы оставляли его, и ему начинало казаться, что он возлежит рядом с мраморной статуей. Ледяное онемение охватывало его, свинцовый сон сковывал веки, ужасные сны терзали его, не пробуждая; и когда рассвет избавлял его от гибельных ночных кошмаров, он видел рядом бледную жену с влажными губами и холодным, недвижным телом. Усталый и измученный, он вставал и старался забыть в утехах быстротекущего дня о приближении новой ночи боли.
Баронет обращался к самым знаменитым докторам; те щедро и тщетно прописывали снадобья для исцеления неизвестной им болезни. Сэр Чарльз впал в отчаяние; не раз он корил себя, вспоминая, как дурно обошелся с Гилфордом; быть может, совет друга окажется полезней советов лекарей? Вдали от Гилфорда ревность баронета утихла; дружеская привязанность возродилась в его душе, ибо чувство это, хоть и пребывавшее какое-то время под спудом, ничто не могло искоренить. Желание проникнуть в тайну, окружавшую Геммалию, тайну, которую он не сумел разгадать, заставило его мечтать о возвращении Гилфорда; и наконец, он решился написать другу.
В письме он выразил надежду, что Гилфорд простит совершенную несправедливость; далее он написал, что жестоко страдал в разлуке с другом и, несмотря на власть странной женщины, которой он подарил всю свою любовь, не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о дорогом Гилфорде; отъезд друга, писал он, оставил пустоту в его душе. В эту минуту он как никогда нуждался в Гилфорде, столь быстро и с такой добротой приходившем прежде на помощь; баронет признался, что он несчастен и что возлюбленная жена непостижимым образом стала для него орудием пытки; в конце письма он вновь молил Гилфорда, если тот не позабыл еще чувства, соединявшие их в прошлом, простить его и поскорее приехать, дабы дружеская забота помогла баронету найти выход из плачевного положения, в котором он оказался.
Сэр
