— Эти хлопоты были ей нужны! — горячо сказал Ростовцев. — И вы это знаете не хуже меня. Она бы сама придумала себе предприятия, причем более отчаянные!
— Но вы ее подталкивали к делам бесплодным, — сказал Данилов менее решительно.
— Кто знает, бесплодным или нет, — сказал Ростовцев. — Я-то, возможно, шутил безответственно, но ее энергия и вправду превратит лаву в изумруды.
— Думаю, вряд ли.
— Вы читали в вечерней газете об опытах с шивелучской лавой?
— Нет, не читал, — быстро сказал Данилов. И тут же отругал себя: опять забыл разобраться с камнями.
— Прочитайте. Номер от третьего дня.
— Не будет у Клавдии никаких изумрудов, — сказал Данилов сердито, — зря запутали женщину!
— Да, — сказал Ростовцев, — может, вы правы. Я виноват, что так далеко зашел… Я не могу рассказать обо всех обстоятельствах, да вам и неинтересно было бы слушать о них.
— Неинтересно, — сказал Данилов.
— Я и сейчас не уверен, что она относится ко мне серьезно, как к равному ей существу… Поначалу-то я ей был просто нужен… Несомненно… Но пришло к ней и увлечение, иначе ей было бы скучно… Мне тем более… Однако в последнее время она стала иметь какие-то иллюзии на мой счет. Будто бы я ее вещь, терять которую нежелательно. Но, может, я дал повод считать себя ее вещью? Впрочем, повод этот чрезвычайно банальный и нынче не берется в расчет… Теперь вот сцены… Вам это вряд ли понять…
— Отчего же! — сказал Данилов. — Мне другое трудно понять. В ваших розыгрышах есть оттенок издевки. И вы не держали ее за равную себе. При этом как будто бы и злились на нее. Чем она вам так досадила?
— Да не она! — поморщился Ростовцев. — А вся ее порода! Вы поняли, кто они?
— Предположим…
— А мне противны все эти проныры, сертификатные мужчины и дамы, сытые и с деньгами, желающие и еще ухватить куски! Ищущие способов устройства или помещения собственного капитала. И капитала материального, и капитала положения. Шутить с ними я решил потому, что они сами расположены к этим шуткам. Им подавай то, чего у них еще нет. Именно у них, и ни у кого другого.
— Так. И вы позволили себе быть судьей людей вам неприятных.
— Я им не судья! И нет у меня средств быть им судьей. А выразить свое отношение к ним, как мог, я посчитал себя вправе.
— Ваше дело. Но что же Клавдия-то? Остальные для вас — порода, вообще хлопобуды. А она-то — живая женщина, просто человек, неужели вы были с ней лишь циничны?.. Впрочем, мне-то что!
— Прошу вас, не считайте меня циничным и расчетливым человеком. Я шальной, легкомысленный, меня захватывает сам процесс розыгрыша или игры, меня как несет, так и несет… И в этом мое несчастье… Или счастье… А с Клавдией было не только неприятное для нее, вы всего не знаете. Но и всерьез я не мог относиться к ее деловым порывам. Отсюда и изумруды… А-а-а! — взмахнул ложечкой Ростовцев. — Надоело!
— От хлопобудов вы бежали к лошадям?
— Да, — кивнул Ростовцев, — как только возникла очередь хлопобудов и зажила своей жизнью, у меня стал пропадать к ней интерес. Теперь, похоже, пропал совсем.
— Но придет пора, вы проедетесь перед публикой по конкурному полю на жеребце без седла и удил, и вам надоедят лошади.
— Надоедят, — согласился Ростовцев. — В прошлом апреле съехал на спор на «Москвиче», чужом, разумеется, в Одессе с Потемкинской лестницы. Теперь мне эта лестница скучна. А лестница красивая.
— Всю жизнь вы эдак?
— Да, — сказал Ростовцев. — Натура такая.
— Вы ведь где-то работаете?
— Работаю.
— У вас на двери висела табличка: «Окончил два института, из них один — университет».
— Да. Институт физкультуры, специализация — плавание, но уже не плаваю и не учу плавать, а купаюсь. Потом университет, механико-математический факультет.
— Ваша работа связана с чем-нибудь небесным?
— Да, — Ростовцев сделал пальцами летательное движение, — именно с этой механикой.
— Что же, работа вам скучна?
— Нет. Не совсем. Но нас там — сотни, тысячи. И я — пятидесятый, сотый, тысячный. Я разработчик частностей чужих озарений. Это естественно. Таков уровень развития науки. И человечество разрослось. У Леонардо был выход всему. Во мне же и в других многое не имеет выхода. Оттого-то мои коллеги имеют хобби — в нашем отделе, например, все мастерят дома цветные телевизоры. А я шучу и сажусь на кобыл.
— Ну и весело?
— Ничего… Но и не в веселье дело… И потом, еще одно. Чем больше открытий в науке, хотя бы и той ее сфере, к какой близок я, тем больше тайн. И приходит мысль: «А не разыгрывает ли кто нас? Не шутит ли над нами? Не чья-либо шутка — моя жизнь?» Вот и самому хочется шутить, чтобы себя успокоить, уравновесить что-то в себе.
— Тут вы не правы, — сказал Данилов. — Вы просто начитались зарубежной фантастики.
— Может быть, — сказал Ростовцев задумчиво. — Но как поступить с Клавдией, ума не приложу.
Он взглянул на Данилова, словно выпрашивая совет.
— Это ваше дело, — сказал Данилов. Ему было жалко Клавдию. Но и Ростовцев не вызывал у него сейчас грозных чувств. — А в очередь я все же попрошу меня пристроить. Шутки шутками, а книги мне нужны.
— Хорошо, — кивнул Ростовцев, он все еще, наверное, думал о своих отношениях с Клавдией, оттого вздыхал и рассеянно окунал ложечку в растаявшее мороженое.
— Спасибо, — сказал Данилов. И как бы удивился: — Но что же получается? Вот вы говорили — мираж. Но это не так. Очередь есть. Я буду иметь книги, надеюсь. А других-то ждут приобретения посолиднее. И все эти неприятные вам люди в конце концов получат от очереди действительно выгоду. Не сомневаюсь. Новые связи, новые влияния, новую информацию, новые места и вещи. И это благодаря вам! В какой-то степени… А вы умываете руки и уходите к кобылам.
Соображения Данилова были искренние. Однако он лукавил. Они понимал: музыка скоро так заберет его, что всякие хлопобуды станут ему в тягость. Да и зачем его усилия, если есть Ростовцев, выдумщик и озорник. Он, конечно, если бы не остыл к движению хлопобудов, еще не одну кашу заварил бы в их очереди. В конторе Малибана не переставая скрипели бы самописцы, а он, Данилов, играл бы себе на альте.
— К чему вы клоните? — поднял голову Ростовцев.
— К тому… что… — смутился Данилов. Но тут же и продолжил: — А к тому, что вы на самом деле безответственный. Сами дали этим делягам инструмент для новых приобретений и захватов. И сбежали. Так-то вы выразили свое отношение к ним? Нет, это не годится. Если они вам не по душе,
