Сам Игорь Борисович никаких заявлений не делал. На вопросы, нередко и непарламентские, не отвечал. Но ходил кислый, будто скушал типографский шрифт журнала «Катера и яхты». Или поднял руку на младенца. А теперь опасался, что за него не станет молиться юродивый.
Горлопаны Шубников и Бурлакин поначалу прыгали и веселились, будто триумфаторы, пугали людей ротаном, сравнявшимся, по их словам, статями с псом сенбернаром, но потом пропали, не объявив останкинским жителям никакой программы. Да и имелась ли у них программа? По представлениям останкинских жителей, Шубников и Бурлакин были просто дурные. Сведущие люди, помнившие о кинематографическом образовании Шубникова, пусть и не получившем завершения и не увенчанном дипломом, знавшие и о затеях Шубникова с животными, называли его главным режиссером Птичьего рынка. Я, рассказывал уже, ездил однажды на Птичку с намерением поглядеть именно на Шубникова. Режиссером я его не ощутил. Но, возможно, я был невнимателен. Я увидел его артистом и вралем. Бурлакин удачно ассистировал Шубникову. Прибыль их торгового дома составила в тот день семьдесят пять рублей. Бурлакин служил в будние дни в некоей космической фирме и, если опять же верить сведущим людям, в присутственные дни хорошо ловил там мышей, проявляя себя способным математиком. Или физиком.
Что могла изменить в останкинской жизни перекупка Шубниковым пая?.. Впрочем, может, интригу с паем начала сама Любовь Николаевна? Известно, она сдалась на милость победителей. Сдалась-то сдалась… А вдруг только прикинулась разбитой в сражениях и теперь помышляла о реванше? Может, и Шубникова именно она склонила к перекупке, рассчитывая с помощью двух дурных голов все же осуществить свою миссию? Но я не верил в одаренность Шубникова и Бурлакина и полагал, что набор их шуток и желаний вряд ли окажется богатым. Да и наскучили бы им долгие игры с Любовью Николаевной. Но вот сама она?.. Вдруг Любовь Николаевна опущена в Москву навечно и неким веретеном обязана тянуть свои нити?
Неделю я был в трудах. А потом встретил дядю Валю на троллейбусной остановке возле кинотеатра «Космос».
Поздоровались.
— Автомат-то работает? — осторожно спросил я.
— Работает, — успокоил меня дядя Валя.
— Дней семь не заходил, все дела, — сказал я, как бы давая дяде Вале повод вспомнить для меня останкинские новости.
— Ну и зря, — кивнул дядя Валя, — пиво все дни хорошее. Такое пиво мы с Сережкой Эйзенштейном последний раз пили в Одессе, пока ассистенты коляску с ребенком по лестнице гоняли… «Тип-топ» называлось пиво. Еще от нэпманов…
— А что, Любовь Николаевна все еще у Михаила Никифоровича живет? — осторожно направлял я разговор.
— Надо полагать.
— И по городу гуляет?..
— Молодая, — сказал дядя Валя.
— А эти… Шубников с Бурлакиным?
— Их не встречал дней пять. Или шесть.
— А разве Каштанов имел право продавать пай?
— Не имел.
— А вдруг это Любовь Николаевна подбила Шубникова перекупить пай?
— Ну хоть бы и она, — сказал дядя Валя.
Дядя Валя, Валентин Федорович Зотов, никаких возмущений жизнью, явлениями атмосферы, поведением московских жителей или каких-либо залетных сомнительных существ не выказывал, в душе его, похоже, были тишь и безветрие.
— Валентин Федорович, — сказал я церемонно, — а акт о капитуляции Любови Николаевны вы не выбросили?
— Лежит в серванте, — сообщил дядя Валя. — Вместе с жэковской книжкой и облигациями.
— Копию с него снять нельзя ли?
— Зачем тебе?
— Ну хотя бы для того, чтобы понять нечто.
— Ответы на все, — сказал дядя Валя, — ищи в себе самом.
Мы миновали гастроном, перешли улицу Цандера и вошли в автомат. Пиво и впрямь оказалось удивительное.
— А я что говорил! — сказал дядя Валя. — Коли бы она сгинула совсем, завозили бы к нам на Королева такое хорошее пиво?
И он тихо отпил из кружки, кроткий и умиротворенный. Никаких бед, даже и небольших, для него и вовсе не существовало. Вдруг он поинтересовался:
— Слушай, говорят, эта… нечисть всякая, упыри там, вурдалаки… или болотные девы… и вообще всякая дребедень. Говорят, что они изнутри — полые. На самом деле так?
— Что значит — полые? — удивился я.
— Как труба, — сказал дядя Валя. — Сверху сталь или бетон, а внутри пустота. Или газ. Или вот как яйцо, только без начинки. Скорлупа, и все.
— Это вы к чему? Или про кого?
— Ну так… — сказал дядя Валя. — Вообще.
— Вы бы взяли сами и проверили.
— А вдруг она и не нечисть?
— Очень может быть… Это в разных региональных мифах и поверьях говорится, что интересующие вас личности — полые. Босх и Брейгель, например, использовали эти поверья.
— Вот видишь! — обрадовался дядя Валя. — Босх и Брейгель!
— Что же тут радоваться?
— Как что! Яшка Брейгель мне точно говорил, что они полые!
— Я имею в виду Питера Брейгеля Старшего.
— Ну и он… И старший… Питер… Петр Семеныч. И он на «Межрабпомфильме»…
— Хорошо, и Петр Семенович. А что радоваться-то?
— Радоваться тут нечему, — сказал дядя Валя. — Но если она полая…
— Вот вы и проверьте.
— Это Михаилу Никифоровичу было бы удобнее, — вздохнул дядя Валя. — Но с другой стороны… Если бы она была полая, стал бы Михаил Никифорович так долго терпеть ее в своей квартире?..
— Она ведь обязана его лечить.
— Пусть лечит… Но я на его месте отселил бы ее куда-нибудь в телефонную будку. Или в мусорный ящик.
И мне показалось, что относительно безветрий и застывших лав в душе Валентина Федоровича я ошибался. Некое усмирение, собственной ли волей вызванное или подсказанное чем-то, видно, произошло, но потухшим вулканом дядя Валя мог привидеться лишь легкомысленному исследователю. Может быть, дядя Валя делал вид, из каких-либо своих соображений, что он потухший и умиротворенный? Но ведь снова — «может быть». И о Любови Николаевне я подумал, что она, «может быть», прикинулась покоренной. Она прикинулась, дядя Валя прикинулся. Но зачем?
— Покупка Шубникова вас не расстроила? — снова спросил я дядю Валю.
— Мне на нее наплевать.
— Врете вы, Валентин Федорович.
— Что ты мне грубишь?
— А что вы стоите замаскированный, как Большой театр в сорок втором году?
— Ты видел Большой театр в сорок втором году?
— Не видел. Я был в эвакуации.
— Вот и молчи. И я не видел. Я тогда работал там. — И дядя Валя резко показал рукой на запад, за Останкинскую башню, в сторону Берлина.
— Шофером?
— Нет, — сказал дядя Валя. — У меня был личный автомобиль.
— Вас понял. Тогда Останкину нечего опасаться. Что нам какие-то Шубниковы с Бурлакиными. Или Любови Николаевны.
— Я справедливости хочу!.. — заявил вдруг дядя Валя.
И сразу же он будто бы расстроился из-за своих слов. Заерзал, засуетился, принялся оглядываться, искал в карманах двугривенные монеты и не находил…
Я вспомнил:
— Между прочим, Михаил Никифорович почти каждый день давал этой… Любови Николаевне… по рублю.
— Ну и что?
— Вы драмы Островского знаете?
— Ты еще не родился, а мы с Яшкой
