А Михаил Никифорович осмотрел зал и увидел под потолком степенно поворачивающееся табло венгерской фирмы «Электроимпекс». То и дело загорались слова: «Новинка услуг Центра проката». Под ними строки сообщали: «Сдается в прокат спартаковский дух. С сегодняшнего дня сдается в прокат спартаковский дух». «Вот, — подумал Михаил Никифорович, — откуда старухе Гладышевой зашло в голову переселение душ. Ей что дух, что души — одно…» А строчки поспешали: «Спартаковский дух может быть использован для подъема настроения спортивных коллективов, как высших, так и низовых. А также для одоления несправедливости и тупой силы в нравственных конфликтах. И для претворения наук в гул станков и звон дрезин. Силы спартаковского духа практически не ограничены и слабо исследованы. Возможны открытия. Выдается в стеклянных сосудах емкостью от 760 граммов до 12 литров. Мелкие дозы предлагаются в древесно-стружечной расфасовке. В особо важных случаях спартаковский дух отпускается материализованным в виде спортивной человеческой личности…»
Четвериков задерживался. На табло пошли лазоревые с фиолетовым слова: «Анонс! Анонс! Ближайшие новинки услуг Центра проката. Переселение душ. Подселение душ. Домашние гуру. Подробности последуют». Нет, старуха Гладышева не напутала. Не способна, видно, она была в том, что касается услуг, что-либо напутать.
Четвериков явился с укоризной в глазах. Михаила Никифоровича приглашали пройти в администрацию для разрешения возникших по его небрежности обстоятельств.
— Деньги, что ли, я должен уплатить за веревку? — спросил Михаил Никифорович. — Я заплачу. А на разговоры времени нет.
— Возникли осложнения, — церемонно сказал Четвериков. — И вас приглашают. А что я? Я ведь при кнопках и счетах…
И он нажал на кнопку. Или на педаль. Или повернул какой тумблер. Вблизи Михаила Никифоровича тут же засуетились три женщины в кимоно, они выпевали цифры и артикулы правил, а за ними глухонемыми Герасимами двигались два холодноглазых молодца, каких в автомате на Королева именовали бы Шкафами, они стали теснить его к двери в недра здания. Было видно, что они умеют не только теснить, но и знакомы с секретами боевых послушников Шаолиньского монастыря. Да и женщинам, наверное, не случайно форменной одеждой были определены кимоно.
— Я иду по приглашению, — сказал Михаил Никифорович.
Он не то чтобы сдался, ему надоела толкотня. И возник интерес — не из его ли, заведующего аптекой, бывшего кабинета последовало приглашение. Нет, указали ему на дверь комнаты, где когда-то сидела его горемычная заместительница. За дверью Михаил Никифорович обнаружил Бурлакина.
— Садитесь, — предложил Бурлакин.
— Для ваших претензий у меня две минуты, — сказал Михаил Никифорович.
— Мы вас пригласили, — сказал Бурлакин, — чтобы объявить о недопустимом нарушении… Вы были обязаны ознакомиться с текстом правил и…
— Там, наверное, первым делом написано — для блага и прочее… И эти амбалы каратисты для блага населения?
— Какие каратисты? — чуть не расстроился Бурлакин. — Молодые люди, которые вас эскортировали ко мне? Неужели они вас обидели? Это почетное сопровождение. А так они грузчики. У нас есть услуги с тяжелыми предметами.
— Сколько уплатить? — спросил Михаил Никифорович.
— Хорошо, Михаил Никифорович, — обеспокоился Бурлакин. — Оставим веревку, если тебе неприятно говорить о ней. Хотя она теперь зафиксирована и никуда не денется… Конечно, мы тебя позвали по иному поводу. Ты нам нужен.
— Спасибо, — сказал Михаил Никифорович. — Но вы мне не нужны. Пылесосов я более брать не буду. Особенно с часовым механизмом.
— С каким часовым механизмом? — удивился Бурлакин.
— Ни с каким, — сказал Михаил Никифорович. — Это я так.
— Вот что, Михаил Никифорович. — Бурлакин поднялся. — Возможно, я эгоистично сказал. Хотя и верно. Да, ты нам нужен. Но мы бы желали, чтобы и мы тебе были нужны. И чтобы ты понял, что мы ищем не для себя, а для Останкина. А ты зарыл свой талант. Или талан.
— Стало быть, вы ищете вместе с Любовью Николаевной?
— Вместе.
— Но Шубников обещал, что не будет опираться на нее.
— Выходит, что вместе плодотворнее. Это пока ищем. А когда найдем и устроимся, сможем и не опираться.
— Обойдетесь без меня.
— Обойдемся, — согласился Бурлакин. — Но печально, что твои мощности стынут задаром. Да, мощности, энергия, силы, поля, желания, мечты… И учти. Многие в Останкине нас поняли и со всем лучшим, что у них есть, пришли к нам.
— И дядя Валя?
— И дядя Валя. И Игорь Борисович Каштанов. И Серов. И Тарабанько. И… — Далее Бурлакин назвал Михаилу Никифоровичу еще несколько известных тому фамилий, в их числе и мою.
— Тексты объявлений вам не Каштанов пишет?
— И Каштанов.
— А кто у вас сам спартаковский дух? Тот, что для важных случаев и материализованный? Не Лапшин ли?
— При чем тут Лапшин? — обиделся Бурлакин. — Именно дух. Но материализованный в виде личности. Так привычнее и достовернее. На него уже есть заявка. Через час заберут. Вот он.
На стене слева от стола Бурлакина выявился экран, и на нем в цветном, объемном изображении был предъявлен спартаковский дух. Он Михаила Никифоровича разочаровал. Михаил Никифорович полагал увидеть богатыря с морковными щеками или хотя бы атлетическую, задорную натуру из передачи «Если хочешь быть здоров», а где-то на вокзальной скамье ожидал заказчика кислый, задерганный мужичонка лет сорока, со скудными волосами, такой бы задрожал при виде конной милиции.
— Его не возьмут, — предположил Михаил Никифорович.
— Ошибаешься, — возразил Бурлакин. — От его голоса может повалиться шишкинский бор. А если он соберет волю, то уж…
— Кто его заказал?
— Доменный цех. Для выполнения квартального плана.
Экран погас и исчез.
— Дальнейших вам успехов, — раскланялся Михаил Никифорович.
— Ты нас не серди, Михаил Никифорович, — помрачнел Бурлакин. — И уж не зли. Наш художественный руководитель…
Сразу же в комнату вошел Шубников. Я чуть было не написал — ворвался. Или влетел. Нет, не ворвался и не влетел, хотя появление его и вышло метеорным. Он протянул руку Михаилу Никифоровичу, и тот без всякого к тому желания ее пожал. Шубников был в черном халате, но халат его, долгополый, с серебряной застежкой под горлом, походил на плащ звездочета. Или алхимика. Шубников молча долго смотрел в глаза Михаила Никифоровича. Взгляд его Михаил Никифорович вытерпел. Но Шубников как будто бы и не пугал сейчас его, не пытался подчинить своей воле, он, казалось, стремился понять нечто в Михаиле Никифоровиче и давал рассмотреть себя. Он серьезно изменился. Его случайным знакомцам могло прийти в голову, что это и не Шубников.
