— Дурака из себя не стройте, батюшка! — посоветовал Перегонов. — Мы вас именно на общих основаниях упраздним!
— А если вы хотите знать, — Шубников будто и не слышал последних слов Перегонова, — чем мы занимаемся и что можем, пожалуйста, пришлите своих наблюдателей.
— Наши наблюдатели здесь есть, — сказал Перегонов.
— А вы не наблюдатель? — спросил Шубников.
— Я не наблюдатель! — хохотнул Перегонов. — Я силовой акробат!
— Пусть так! — сказал Шубников. — Пусть так. Оттого вы, наверное, и не знаете, чего вам следует хотеть.
— Я знаю, — сказал Перегонов. — И многое могу. И даю вам время подумать. Сейчас вы уверены в себе, а завтра нечто возьмет от вас и упорхнет. И запомните: вертоград многоцветный.
— Посоветуйте заглянуть вашим наблюдателям на уроки Высшего Света с погружением.
— Вы все никак не можете взять в толк, с кем имеете дело, — опечалился Перегонов. — Ваши уроки — для мещан, пожелавших перейти во дворянство. У нас свои погружения, какие им и вам недоступны. И вы будете нам способствовать…
— Все! — встал Шубников. — Разговор окончен.
— Не суетитесь, батюшка!
— Прошу убраться! И если у нас завтра нечто может упорхнуть, то ведь и у вас послезавтра все может рухнуть!
— Вы думаете, что говорите? — Кулаки Перегонова были сжаты.
— Думаю! Да, рухнуть. И без всякого нашего вмешательства, а подчиняясь обыкновенному ходу времени. И вон отсюда!
— Ну-ну! — Теперь встал и Перегонов. У двери он улыбнулся, и в улыбке его было сострадание к безрассудному человеку. — Придется иметь дело с Михаилом Никифоровичем Стрельцовым.
— Вон отсюда! — кричал Шубников уже закрывавшейся двери.
Он немедленно запросил у директора Голушкина сведения о Каленове и его окружении. На улице Цандера могли упустить из виду пандейро, но о Каленове обязаны были знать. Справка, поданная Голушкиным, показалась Шубникову куцей и дрянной. «Тупицы! Тупицы! — повторял Шубников. — Бездари!» Он прочел: «Они сидят на золотых стульях, уселись на них случайно, но полагают, что по праву. Они живут настоящим в отличие от хлопобудов, суетящихся ради будущего. Да и что им будущее, свое или чужое? У них все есть в настоящем. Будущего у них может и не быть. Они об этом не думают. Инспекторы ГАИ за ними не гоняются, да и не угнались бы. У них сейчас хорошие номера. Они игроки и повесы. Зачем им лишние сердолики, они и сами не знают. Такой стиль. Удовольствие и роскошь. А потому им чего-то должно не хватать. Зарвались. Но как бы нечаянно. Под покровом же их существуют и беззастенчивые дельцы».
Эдак можно было бы написать о ком хочешь, подумал Шубников. Тоже захотели свою пандейру. Только для них это — вертоград многоцветный. Теперь Шубников отчасти жалел о том, что резко разговаривал с Перегоновым и выгнал его. Но кто они? Мелкие твари, усевшиеся и не в золотые, а в позолоченные кресла. Однако все же с драгоценными камнями в подлокотниках!
Беспокойство, вызванное разговором с Перегоновым, не исчезало. Оно скоро стало тревогой, чуть ли не боязнью. По всей вероятности, Перегонов и вправду не знал, чего бы он хотел от Палаты Останкинских Польз и что для них самих — вертоград многоцветный. Но они привыкли к тому, что вокруг все расступались, кланялись и выходили с подносами, они наверняка пожелали и Палату на всякий случай держать под своим крылом. И конечно, непочтительных и непонятливых грубиянов они имели возможность вразумить и проучить. А то и действительно придавить ногтем. «Нет, надо было с Перегоновым говорить деликатнее, — думал Шубников. — Пообещать что-нибудь или прикинуться простаком… И не повредило бы сотрудничество с ними, не повредило бы…» Теперь же следовало ожидать самых непредсказуемых неприятностей, какие мог учинить Перегонов и Палате и ему, Шубникову. Шубников испугался. И несомненно Перегонов, говоря, что завтра нечто возьмет и упорхнет, имел в виду Любовь Николаевну. «А вдруг у них есть своя Любовь Николаевна?» — тут же подумал он. Нет, вряд ли тогда соизволил бы прийти к нему Перегонов и вряд ли стал бы пугать останкинским аптекарем как возможным союзником. Шубников возрадовался. У них нет Любови Николаевны и не будет! Возбужденный, он ходил по кабинету, презирал себя за страхи и уныние, презирал Перегонова и всяких попавших в случай Каленовых, а подлеца Михаила Никифоровича был готов изничтожить. «Нет, что я? — останавливал себя Шубников. — Он и недостоин, чтобы о нем думали…» Однако опять возникало подземельное: вот если бы да как бы само собой сдуло Михаила Никифоровича с Земли… Не так Каленов с Перегоновым были неприятны Шубникову, как Михаил Никифорович.
Бочком, бочком вдвинулся в кабинет директор Голушкин.
— Что еще? — грозно и чуть ли не обиженно спросил Шубников.
— Собственно, пустяк, — сказал Голушкин. — Предложения о новом роде услуг, неясно названные. Суть же одна. Она — в этих словах, сформулированных пока приблизительно.
Шубников взял протянутый ему листок и, будто ожегшись, чуть не выронил его из рук. Он прочел: «Ты этого хотел. Но сам делать не стал бы». Глазами провидца он долго смотрел на Голушкина. Потом сказал:
— Хорошо. Это возможное направление работ. В случае частных просьб создадим отдел.
— Эти просьбы в каждом из нас, — печально склонил голову Голушкин.
Глазами Шубников вывел, выбросил директора Голушкина из кабинета.
Глава 48
Сведения о том, встречался ли Перегонов или кто-то из его знакомых с Михаилом Никифоровичем, получены не были. Предупреждать аптекаря о нежелательности его союза с Перегоновым Шубников не посчитал нужным.
Бурлакин о визите Перегонова молчал. Голушкин ходил не то чтобы напуганный, но чрезвычайно предупредительный и со всеми сотрудниками был ласков, предполагая в каждом из них наблюдателя. Шубникову он не давал советов, лишь маленькими, почти незаметными словами наводил на мысль.
— Ладошин — чудак. Но говорит о Кале нове…
— Что говорит о Каленове? — спросил Шубников уже нервно.
— Он говорит: «Не минусовые люди. И руки у них не минусовые». Далеко, надо полагать, — перевел слова Ладошина Голушкин, — могут дотянуться. И у кого захотят, пошарят за пазухой.
— Не дрейфить! — сказал Шубников. — Никто не сможет посягнуть на нашу независимость. А к Каленову и Перегонову я не питаю зла. Если выйдет выгода, на сносных для нас условиях возможно и сотрудничество с ними…
— Конечно, выйдет выгода! — обрадовался Голушкин. — Конечно!
А приносил Голушкин бумаги с подробностями массового гулянья. Шубникову не понравились эскизы качелей с кабинами, он велел директору надраить уши самонадеянным художникам, уже потому бездарным, что имели дипломы института, возможно Строгановского.
— Надраим, нарвем вместе с бухгалтером, —
