И Концебалов-Брожило, будто распознав умонастроение Шеврикуки, более никаких слов об отрешениях не произносил. Грядущий Блистоний был сегодня чрезвычайно деликатен, а на Шеврикуку то и дело остро взглядывал, словно бы желая открыть в знакомце нечто, ему дотоле неведомое, но на днях кем-то обнаруженное. Что же он, заинтересовался и сам Шеврикука, прежде во мне не рассмотрел и не исследовал? И ради чего он прибыл нынче в Останкино? Ради Пузыря? Или ради Омфала из якобы утерянной коллекции, который теперь, если верить Концебалову, ему не терпелось по жизненной необходимости обрести вновь?
Но ни про Пузырь, ни про Омфал, Лихорадки и Блуждающий Нерв Концебалов-Брожило не произнес ни слова, а стоял или прогуливался вместе с Шеврикукой безгласно и тем Шеврикуку удручал.
— Листал я на днях «Словарь античности», — не выдержал Шеврикука.
Концебалов будто и не расслышал его слов.
— Текст ученый, немецкий, а отпечатано в Можайске, иллюстрации неважнецкие, и дельфийский Омфал выглядит там смутно, — не мог остановиться Шеврикука, а уже понял, что говорить более не стоит, он и так уже оказался в положении глупейшем.
Концебалов взглянул на него как бы в удивлении.
— Неужели при ваших теперешних заботах и интересах у вас находится время брать в руки «Словарь античности», книгу столь отдаленную от этих забот и интересов? — спросил он.
То ли Концебалов иронизировал, то ли он произнес сложную для восприятия Шеврикуки китайгородскую светско-гипюровую тонкость.
— Отчего же мне не взять в руки «Словарь античности»? — поинтересовался Шеврикука. — И какие такие у меня теперь особенные интересы и заботы?
— Ну как же! Как же! Выйдут особенные! — произнес Концебалов, сведенные ладони протянул к Шеврикуке, словно на них обязан был появиться пирог со слоеным смыслом. — Наслышаны-с! Наслышаны о том, что вы получили!
«И этот, что ли, поздравит меня с премией?» — подумал Шеврикука.
— А что я получил?
— Ну не кокетничайте, Шеврикука, — укоряюще покачал радикально постриженной головой Концебалов, и носок римской сандалии его катанул по асфальту камешек. — Я ведь служу в осведомленном доме.
— Я не забыл, — кивнул Шеврикука. — А потому хотел бы у вас узнать, что же такое я получил?
— Полагаю, что простодушно-наивные мотивы в нашем с вами разговоре неуместны, — сказал Концебалов.
— Возможно, я допустил бестактность, упомянув о невнятном изображении дельфийского Омфала, конечно, тут легчайшее совпадение — ваша коллекционная вещица и античный Пуп Земли… И я бормочу сейчас невнятное… Просто я, памятуя о том, что вы служите в осведомленном доме и сами изо дня в день осведомляетесь, подумал, будто вы могли внести поправки в свои пожелания… Иные считают, что я нечто получил. Я же знаю, что на меня нечто возложено. И это возложенное вряд ли может помочь в каких-либо деловых предприятиях, в частности, и в приобретении античных сувениров.
«Фу ты! — вздохнул Шеврикука. — Экую я тягомотину выговорил! И зачем?»
— Спасибо за разъяснения, любезный Шеврикука, — сухо произнес Концебалов. — Я и не рассчитывал на то, что вы сейчас же броситесь выполнять мою хрупко-интимную просьбу, даже если бы я втрое утяжелил приз, то бишь гонорар, то бишь — как было при государыне Екатерине — вывод. Я опасался, что вы при вашем новом… значении, так скажем… заважничаете и про всякие омфалы забудете… А ведь теперь вам будут доступны всякие удивительные ходы и приемы…
— Давайте оставим в воздухе неведомые мне значения, ходы, приемы, важничанья, — резко заявил Шеврикука. — Дом у вас осведомленный, но, видимо, порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне столкнуться с Лихорадками и Блуждающим Нервом, то это будет обыкновенный Шеврикука, каким он был всегда.
— Каким он был всегда! — рассмеялся Концебалов. — А каким он был всегда? Кто знает об этом? Впрочем, иные знают. А иные догадываются. С Пузырем вот-вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас это развлечет. Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я чрезвычайно рад, что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз вы отважились, и вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию Андреевну, про нынешнюю тоже…
— Вовсе я еще ничего не решил, — сердито (серчая и на самого себя) выговорил Шеврикука.
— Решились! Решились! Отважились! — радостно зашумел Концебалов-Брожило. — Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все подробности, имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А сейчас спешу в Китай-город, в подневольные службы.
Вполне возможно, что и сановный домовой Концебалов-Брожило не менее Дударева был достоин «мерседеса», но вольготнее ему было умчаться в китайгородское подневолье с северным, от Холмогор, усмешливым воздушным потоком. Видимо, так он и сделал.
И тотчас к Шеврикуке прибыл добропорядочный и готовый соответствовать гражданин Землескреба Радлугин.
И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым, Шеврикука ощущал энергию сегодняшнего интереса к нему Радлугина, потоки ее были куда почтительнее и уважаемо-преданнее прежних. Оказавшись рядом с Шеврикукой, Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия и прилежания, будто Шеврикука восседал перед ним за столом с клумбой разноцветно-переговорных устройств. А ведь в последние дни в своих устремлениях разбогатеть, стать покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой, или Денизы), с привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к Пузырю, казалось, Радлугин был уже не способен к гражданским подвигам и с пренебрежением начал относиться к общественному долгу, жрецом которого, в его глазах, был несомненно Игорь Константинович.
Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как гражданин, не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и впредь был намерен служить общественному долгу и просвещению.
Все это докладывала Шеврикуке благонамеренно-вытянутая физиономия Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут.
«Вот и хорошо. Вот и замечательно», — отметил про себя Шеврикука. Но никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал.
— Будут ремонтировать подъездные дороги? — спросил наконец Радлугин.
— Какие подъездные дороги?
— А к Пузырю… — просветил Радлугин. — Вот вы беседовали с ремонтным рабочим… Оранжевым…
— А-а… — протянул Шеврикука. — Нет, мы говорили не про Пузырь… И тот в оранжевом жилете — не ремонтный рабочий… А подъезды к Пузырю, возможно, облагородят.
Следовало ли удостаивать Радлугина сведениями о его, Шеврикуки, собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к Пузырю? А-а-а, пусть внимает! О вишневом «мерседесе» Радлугин умолчал в почтении. О чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли?
А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по чину.
Суждения Радлугина об Игоре Константиновиче и прежде были излишне романтизированными. Имел Радлугин свои представления о структурах. Эти представления приносили ему усладу и цельность душевных устремлений. По этим представлениям
