Глава 6
Нижеизложенная беседа, имевшая место меж подругами однажды утром в бювете, после восьми или девяти дней знакомства, приводится как образчик горячей их взаимной симпатии, а равно тонкости, благоразумья, оригинальности мышленья и литературного вкуса, каковые отмечали оной симпатии резонность.
Они договорились о встрече; и поскольку Изабелла явилась почти пятью минутами ранее подруги, первая же реплика, естественно, гласила:
— Драгоценнейшее созданье, что тебя так задержало? Я жду тебя по меньшей мере вечность!
— Правда? Мне ужасно жаль; а я-то думала, что приду вовремя. Всего лишь час дня. Надеюсь, ты недолго здесь пробыла?
— Ах! Десять столетий, не меньше. Честное слово, уж полчаса. Но теперь пойдем, присядем вон там в углу и станем блаженствовать. Я хотела поведать тебе сотню разных разностей. Во-первых, я так боялась, что утром пойдет дождь, — я как раз собиралась выходить; прямо ливень надвигался, и это бы меня убило! И знаешь, в витрине на Милсом-стрит я вот только что видела наикрасивейшую в мире шляпку — очень похожа на твою, только ленты маковые, а не зеленые; жизнь бы за нее отдала. Но, драгоценная моя Кэтрин, чем ты нынче занималась? Читала ли дальше «Удольфские тайны»[97]?
— Да, стала читать, едва проснулась; я уже добралась до черной вуали.
— Ой, правда? Как прелестно! Ах! Ни за что на свете не скажу тебе, что под черной вуалью! Тебе же страсть как хочется знать, а?
— О, ну еще бы, очень — что бы это могло быть? Только не говори — ни за что на свете слушать не хочу. Наверняка скелет; я уверена, — там скелет Лаурентины[98]. О, я в восторге от этой книги. Уверяю тебя, если б не встреча с тобою, я бы ни за что с нею не рассталась.
— Драгоценное созданье! Как я тебе признательна; а когда дочитаешь «Удольфские тайны», мы вместе прочтем «Итальянца»[99]; и я составила для тебя список — еще десяток романов, а то и дюжина.
— Честно? Ой, как я рада! Какие же?
— Одну минуту, я зачту; вот они у меня в памятной книжке. «Замок Вулфенбах», «Клермонт», «Таинственные предостережения», «Некромант из Черного Леса», «Полуночный колокол», «Рейнский сирота» и «Жуткие тайны»[100]. На сем мы некоторое время продержимся.
— Да, и весьма неплохо; но все ли они жуткие — ты уверена, что они жуткие?
— О да, вполне; ибо моя близкая подруга, некая юная госпожа Эндрюс — прелестная девушка, одно из прелестнейших созданий на земле — их все прочла. Хорошо бы тебе познакомиться с юной госпожою Эндрюс — ты бы ее полюбила. Она вяжет себе прелестнейшую в мире накидку. Мне представляется, она прекрасна, как ангел, и я ужасно злюсь, когда мужчины ею не восхищаются! Потрясающе их за это браню.
— Бранишь! Ты бранишь их за то, что они не восхищаются ею?
— Ну да. Я бы все на свете сделала для тех, кто мне поистине друг. Любить человека наполовину — это не по мне; натура не дозволяет. Мои привязанности всегда непомерны. Зимою я как-то сказала капитану Ханту на балу, что раз он меня дразнит, я не буду с ним танцовать, — или же пускай признает, что юная госпожа Эндрюс красотою подобна ангелу. Мужчины, видишь ли, думают, будто мы не способны на истинную дружбу, — так я им докажу, что они ошибаются. Услышь я, как некто пренебрежительно отзывается о тебе, я бы тут же взбеленилась; но сие очень маловероятно, ибо ты из тех девушек, что средь мужчин пользуются великим успехом.
— Ох батюшки! — краснея, вскричала Кэтрин. — Отчего ты так говоришь?
— Я хорошо тебя знаю; ты такая живая — как раз сего и недостает юной госпоже Эндрюс, ибо, должна признать, имеется в ней этакая потрясающая пресность. Ах! Надо тебе рассказать: вчера, едва мы расстались, я видела, сколь пылко взирал на тебя некий молодой человек, — я уверена, он в тебя влюблен. — Кэтрин покраснела и вновь возмутилась. Изабелла отвечала со смехом: — Истинная правда, клянусь тебе, но я разумею, как обстоит дело: ты равнодушна к восхищенью любого, кроме того единственного джентльмена, коему надлежит остаться безымянным. Нет-нет, я не могу тебя упрекнуть, — заговорила она серьезнее, — чувства твои совершенно понятны. Когда сердце воистину полонено, я знаю, сколь мало удовольствия даруют знаки вниманья всех прочих. Все, что не касается возлюбленного предмета, — такое унылое, такое неинтересное! Я абсолютно постигаю твои чувства.
— Но тебе не следует понуждать меня столько думать о господине Тилни — может, я его больше и вовсе не увижу.
— Не увидишь! Драгоценнейшее созданье, не говори такого. Я уверена, мысли об этом разбивают тебе сердце.
— Да нет, вовсе нет. Я не притворяюсь, будто он не доставил мне великой радости; но пока не дочитаны «Удольфские тайны», пожалуй, никто не сможет разбить мне сердце. Ах! Устрашающая черная вуаль! Милая моя Изабелла, я уверена, за ним наверняка таится скелет Лаурентины.
— Так странно, что ты прежде не читала «Тайн»; но, полагаю, госпожа Морлэнд возражает против романов.
— Отнюдь нет. Она и сама то и дело читает «Сэра Чарлза Грандисона»[101]; однако новые книги к нам попадают редко.
— «Сэр Чарлз
