— Вы недосчитались часа, — возразил Морлэнд. — Из Тетбери мы выехали всего лишь в десять.
— Десять! Одиннадцать, клянусь! Я счел каждый удар. Этот ваш брат, госпожа Морлэнд, такой спорщик — с ума сойдешь; но взгляните на жеребца; это животное создано для скорости — видали ль вы подобных? — (Слуга, забравшись в экипаж, как раз отъезжал.) — Чистокровнейшая животина! Три с половиной часа — и покрыть всего двадцать три мили! Взгляните на сие созданье и допустите подобное, если можете.
— Он и впрямь взмылен.
— Взмылен! Он до Уолкотской церкви домчался глазом не моргнув; но взгляните на его грудь; взгляните на ляжки; вы только посмотрите, как он движется; этот конь не может покрывать меньше десяти миль в час; свяжите ему ноги, и он помчится себе дальше. Что скажете о моей двуколке, госпожа Морлэнд? Отличная, а? Отличная посадка, в Лондоне строили; и месяца не прошло, как я ее купил. Ее соорудили для одного господина из Крайстчёрча[102], друга моего, очень славного парня; гонял двуколку несколько недель, а затем, я так понял, ему пришла пора от нее избавляться. По случайности я тогда и сам искал нечто подобное, эдакую легкую штучку, хотя я, надо заметить, вполне остановился уже на кюррикеле; но встретил этого друга на мосту Магдалины — парень в Оксфорд ехал, в прошлом семестре это было. «О, Торп, — говорит, — а такую штучку ты случайно не хочешь? Превосходнейший экипаж, но я от него до смерти устал». — «Ох ты ч…! — говорю. — С дорогой душою. Сколько просишь?» И сколько, по-вашему, он запросил, госпожа Морлэнд?
— У меня не имеется ни малейших догадок.
— Посадка, точно у кюррикеля, видите; сиденье, багаж, ящик для тростей, щитки, фонари, посеребренная отделка — все на месте, изволите ли узреть; рама как новенькая или даже лучше. Он запросил пятьдесят гиней; я с ним тотчас уговорился, раскошелился — и экипаж мой.
— Ну, — сказала Кэтрин, — я столь мало разумею в подобных вещах, что и сказать не могу, дешево это или же наоборот.
— Ни то ни другое; я так думаю, можно было бы и подешевле его заполучить; но торговаться я ненавижу, а бедняге Фримэну занадобилась наличность.
— Очень добрый поступок с вашей стороны, — с немалым удовольствием заметила Кэтрин.
— Ох, ч…! Я жмотничать не буду, коли имеются средства поступить по-доброму.
Далее последовали расспросы о дальнейших перемещеньях юных дев; и, выяснив, куда те направляются, джентльмены решили сопроводить их в Эдгарз-билдингз и навестить г-жу Торп. Джеймс и Изабелла зашагали первыми; и столь довольна была последняя своим жребием, столь ублаготворенно старалась одарить приятной прогулкою того, кто обладал двойными козырями, будучи другом ее брата и братом ее подруги, столь чисты и бесхитростны были ее чувства, что, хотя на Милсом-стрит они нагнали и миновали двух возмутительных молодых людей, она была крайне далека от желанья привлечь их внимание и оглянулась всего трижды.
Джон Торп, разумеется, шел с Кэтрин и спустя несколько безгласных минут вернулся к рассужденьям о своей двуколке.
— Да будет вам, впрочем, известно, госпожа Морлэнд, что некоторые бы сочли, будто это дешево, ибо назавтра я мог продать ее с наваром в десять гиней; Джексон из Ориэла[103] мигом предложил мне шестьдесят; Морлэнд сам слыхал.
— Да, — согласился Морлэнд, сие уловивший, — но вы забываете, что он имел в виду приобрести и вашего жеребца.
— Моего жеребца! Ох, ч…! Жеребца я и за сотню не продам. Любите открытые экипажи, госпожа Морлэнд?
— Да, очень; мне едва ли выпадал случай в них покататься; но я ужасно их люблю.
— Я сему рад; стану катать вас каждый день.
— Благодарю, — отвечала Кэтрин в некотором смятеньи, ибо сомневалась, прилично ли соглашаться на подобное предложенье.
— Завтра отвезу вас на холм Лэнсдаун.
— Благодарю, но разве жеребцу вашему не потребен отдых?
— Отдых! Он сегодня прошел каких-то двадцать три мили; ерунда; для лошадей нет ничего хуже отдыха; ничто не истощает их так скоро. Нет-нет; здесь моя животина станет бегать по четыре часа в день.
— Неужели? — очень серьезно вскричала Кэтрин. — Это же сорок миль.
— Сорок! Ой, да хоть бы и все пятьдесят. Итак, завтра я прокачу вас на Лэнсдаун; имейте в виду, мы уговорились.
— Какой восторг! — обернувшись, вскричала Изабелла. — Драгоценнейшая моя Кэтрин, я немало тебе завидую; но боюсь, братец, для третьего пассажира у тебя места не найдется.
— Да какой уж третий! Нет-нет; я приехал в Бат не для того, чтобы катать сестер; тот еще вышел бы анекдотец, ей-ей! Пускай Морлэнд о тебе заботится.
Сие побудило первую пару к обмену любезностями, но Кэтрин не уловила ни подробностей, ни итога. Беседа спутника ее ныне сверглась с высот оживленной риторики к решительным и кратким вердиктам — похвалам или же порицаньям — касательно лица всякой встречной дамы; и Кэтрин, послушав и посоглашавшись, сколь имела сил, со всею возможной любезностью и пиететом юной женской души, трепеща от страха навредить себе в глазах столь самоуверенного человека возраженьями, особенно когда речь шла о красоте женского пола, в конце концов рискнула сменить тему и задать вопрос, кой давно уже волновал ее более всех прочих, а именно:
— Читали ль вы «Удольфские тайны», господин Торп?
— «Удольфские тайны»! Боже всемогущий! Ну уж нет; я никогда не чту романов; мне и без того есть чем заняться.
Кэтрин, униженная и пристыженная, собралась было извиниться за свой вопрос, но сего г-н Торп не допустил, продолжив:
— Романы полны глупостей и чепухи; ни одного приличного не публиковалось после «Тома Джонса» — разве что «Монах»[104], я его на днях прочел; но что до прочих, на свете не бывало ничего скудоумнее.
— Мне кажется, вам бы непременно понравились «Удольфские тайны»; они весьма интересны.
— Ну уж нет, ей-ей! Нет-с, я стану читать разве что госпожу Рэдклифф; ее романы весьма занимательны, их стоит прочесть — вот они и забавны, и естественны.
— «Удольфские тайны» и написала госпожа Рэдклифф, — сказала Кэтрин, помявшись, ибо опасалась его обидеть.
— Не уверен; правда? Ах да, я припоминаю, и в самом деле; перепутал их с другой глупой книжкою, ее еще написала эта дама, вокруг которой нынче шум, — та, что вышла за французского эмигранта.
— Вы, должно быть, о «Камилле»?
— Да-да, о ней-то я и говорю; на редкость чудовищная вещица! Старик качается на доске! Я как-то раскрыл первый том и проглядел, но вскоре понял, что дело не заладится; вообще-то я догадался, что увижу, еще прежде, чем раскрыл; я как услыхал, что она вышла за эмигранта, сразу сообразил, что дочесть ни за что не смогу.
— Я вовсе ее не читала.
— И ничего не потеряли, уверяю вас; жутчайшая чепуха на земле;
