– Верни ее!
– Да пойми же ты, Миша. – Обогнув стол, монашка положила ладони сыну на плечи. – Сей приговор лекарский ни ты, ни я отменить не в силах. Мария не способна стать твоею женой. Смирись.
– Я люблю ее, мама! Верни Марию в Москву!
– Любовь, это славно, сынок, – обняла царя монашка. – Но не все в мире сем случается по желаниям нашим. Ты должен даровать державе наследника. Выбери себе другую жену, продли царский род. А там… Стерпится – слюбится.
– Я не хочу терпеть! Я хочу жениться на Марии!
– Забудь про нее, сынок, – погладила сына по щеке матушка Марфа. – Не судьба.
– Верни ее!
– Таков приговор Боярской думы. Она сослана за крамолу. В Сибирь. И я сего приговора изменить не могу.
– Ладно, я сам! – Юный царь развернулся, быстрым шагом вышел из кельи, спустился вниз.
На улице рында накинул ему на плечи синюю шубу. Не царскую, а кунью, крытую дешевеньким английским сукном. Вестимо, стражники схватили первую, что под руки попалась, дабы государь не замерз на зимней улице. Михаил Федорович, даже не заметив сей заботы, выскочил из Фроловских ворот, прошел по мосту, под удивленными взглядами москвичей миновал рынок.
Не так часто видели горожане, чтобы личные царские телохранители со всех ног спешили за просто одетым юношей. Обычно рынды чинно шествовали за сверкающим драгоценностями государем. Да и то – в Кремле. За ворота же токмо верхом выезжали, верхового же правителя сопровождая.
Возле Варваровских ворот Михаил Федорович вошел в двери Разбойного приказа, остановил первого же встречного стряпчего:
– Где сидит князь Репнин?
Молодой слуга с реденькой бородкой в потрепанном зипуне ненадолго запнулся, подумал, покосился на рынд и предпочел низко поклониться:
– Я провожу, боярин.
Все вместе они поднялись на третий этаж, прошли темными, пахнущими опилками коридорами, пока слуга не указал на тесовую дверь и не отступил в сторону.
Михаил решительно толкнул створки, оказавшись в заставленной сундуками горнице со светлыми бревенчатыми стенами, с кошмой на полу и столом посередине. Дьяк Разбойного приказа торопливо поднялся, поклонился, прижимая ладонью к спрятанному под парчу животу окладистую бороду с тремя косицами.
– Государь? Какая нужда привела тебя в сии стены?
– Верни Марию Хлопову в Москву!
– Я не могу, Михаил Федорович! Она по приговору Боярской думы сослана, моего самовольства тут нет.
– Ну так верни!
– Я не могу, государь. Ее приговор боярский туда послал.
– А я приказываю вернуть!
– Но, государь, у меня нет такового права.
– Я царь или не царь?! – скрипнул зубами Михаил Федорович и сжал кулаки. – Я приказываю! Такова моя воля!
– Твоя воля закон, государь, – пригладил бороду князь Репнин. – Но дабы меня самого в измене не обвинили, я прошу от тебя указ письменный, каковой я в свое оправдание смогу опосля боярам на следствии показать.
– Дай бумагу, я напишу!
– Написать мало, государь. На указе должна печать царская стоять.
– Печать?
– Она у печатника, государь. Боярин из твоей свиты.
Юный царь помолчал, тяжело дыша и медленно осознавая происходящее. Слегка скривился:
– Полагаю, либо у Боярской думы сей печатник появляется, либо возле моей матушки держится?
– Я твой слуга, государь, – опять склонился перед Михаилом князь Репнин. – Не моим умишком судьбу твоей печати решать.
– Ты отказываешься выполнять мой приказ, князь Борис Александрович?
– Я на сие место поставлен государевым указом, с утверждением Думой, указом с печатью и твоею подписью, Михаил Федорович, – ответил дьяк Разбойного приказа. – Посему и приказы должен исполнять токмо столь же должно составленные. Иначе какой же я слуга? Смутьян я тогда буду, а не слуга верный. Самодур бесчестный. Как приказ должный получу, сей же миг приму его к исполнению.
Юный царь постоял, покусывая губу и обдумывая услышанное. Повернулся к рынде, лет тридцати на вид, с аккуратной бородкой клинышком и ткнул ему пальцем в грудь:
– Как твое имя, боярин?
– Боярский сын Ушня, государь! Из рода Белкиных.
– Я приказываю тебе, Ушня, немедля скакать в Тюмень, найти там боярскую дочь Марию Хлопову и доставить пред мои очи!
– Прости, государь, но я давал клятву хранить тебя и оберегать и отлучиться от тебя не могу, – поклонился ему телохранитель.
– Но я приказываю тебе! Такова моя воля!
– Я твой слуга, государь. Я стану тебя оберегать и защищать, не жалея ни сил, ни живота своего.
– Ты отказываешься мне повиноваться?!
– Я обязан оберегать тебя и защищать, Михаил Федорович.
– Проклятие! – Царь всея Руси отпихнул телохранителя в сторону и вышел из горницы.
Спустя полтора часа, злой и уставший, он вошел в свои покои.
От окна к нему повернулся седобородый бледноглазый старец, одетый в золотую мантию, с черным посохом и большим нательным крестом на груди.
– Ты выглядишь нездоровым, государь, – встревожился митрополит Сарский и Подонский. – Все ли с тобой в порядке?
– Ты знаешь, где находится мой печатник, святитель? – ответил ему юный царь.
– Печать ставится на указы, составленные Думой, письма Посольского приказа, грамоты Разрядного и Поместного приказов… – ответил митрополит Иона. – Посему печати и ее хранителю не нужно находиться рядом с тобой. У него много работы.
– Моей печатью распоряжаются все, кроме меня, святитель?
– Все приказы, все дьяки и воеводы служат на твое благо, государь Михаил Федорович, – степенно ответил митрополит. – Они издают указы во исполнение твоей воли, и на них ставится твоя печать.
– Я хочу вернуть Марию Хлопову в Москву! Такова моя воля!
– Раба Божья Мария уличена в крамоле и потому решением Боярской думы отправлена в ссылку…
– Хватит! – хлопнул ладонью по столу правитель всея Руси. – Я слышал это сегодня уже двести раз! Я царь! Я требую ее вернуть!
– Она бесплодна, Михаил Федорович. Тебе надобно подумать о другой жене.
– Я не хочу другую! Я обручен с Марией, ты сам венчал нас, святитель!
– Она бесплодна, государь. Именем Господа нашего заклинаю тебя, раб Божий Михаил, – осенил юношу крестным знамением митрополит. – Во имя державы нашей и всего мира православного призываю тебя исполнить свой долг и выбрать себе здоровую супругу, каковая дарует Руси наследника.
– Обручена мне Господом невеста, святитель! – твердо отрезал государь. – И брать иной я не хочу и не стану!
– Но ты должен…
– Я царь! Я правитель всея Руси! – сорвался на крик православный самодержец. – Я требую исполнения моей воли! Я приказываю!
– Вестимо, говорить о семье ты еще не готов, – понял митрополит Иона. – Отдохни, чадо мое. Я приду позднее.
17 мая 1617 года
Москва, Кремль, Успенский собор
Солнце хорошо освещало храм через окна в стенах, через световые колодцы под куполами, через широко распахнутые двери – и потому от свечей, что горели на люстрах под потолком и на подставках перед иконами, особой пользы не имелось. Но свечи и лампады все равно чадили, распространяя запах воска, ладана и подгорелых пирожков.
В этот полуденный час собор был полон. Напротив врат, перед алтарем возвышался на пятиступенчатом пьедестале тяжелый позолоченный трон с непропорционально высокой спинкой. Здесь восседал царь всея Руси, сверху вниз наблюдая за ходом Земского собора. Слева от него стояли самые
