– Лучше бы ее саму сюда возвернуть!
– Против твоей любви борется целый мир, государь, – пожал плечами кравчий. – В сей борьбе быстро не победить.
* * *Боярин Морозов оказался прав. Упорство правителя всея Руси схлестнулось с упрямством Боярской думы и Земского собора и незримо стоящей за всеми ними тихой послушницы Марфы. И всего что вышло хорошего за несколько месяцев – так это то, что по личному повелению государя, хорошо сдобренному серебром, ссыльную девицу рабу Божью Марию приставы перевели отбывать наказание из совсем далекой Тюмени в более богатое и безопасное Верхотурье, в специально построенные для нее хоромы, особо о том в Разбойный приказ не хвастаясь.
Разумеется, доносы про самовольство местных стряпчих до Москвы добежали, однако князь Репнин решил по пустякам с молодым царем не ссориться и о сих донесениях просто-напросто «позабыл», как о слишком малозначительных. Зачем же тревожить царскую матушку подобными пустяками? Опальная девка по-прежнему в ссылке. На четыреста ли верст ближе, на четыреста дальше – какая на самом-то деле разница?
14 июня 1619 года
Литовский тракт близ реки Пресни
Широкая и хорошо утоптанная дорога оказалась перекрыта от края и до края многими десятками знатных бояр, стоящих здесь, несмотря на зной, во всем своем парадном одеянии: в тяжелых московских шубах – собольих, песцовых, крытых парчой и шелком, украшенных самоцветами и золотым шитьем; в высоких бобровых шапках, с тяжелыми дорогими посохами, с золотыми перстнями на пальцах.
Впереди их всех, на постеленном на песке ковре замер юноша – в золотой мантии, драгоценном оплечье и в шапке Мономаха на голове. Сия шапка наглядно показывала, кто именно не поленился выехать далеко за пределы городских стен и сколь торжественным считалось в Москве ожидаемое событие.
Государь и вся свита молча созерцали пустынную дорогу – наверняка полностью перекрытую где-то впереди. По сторонам шелестел ветер, небо белело от множества кучевых облаков, где-то в кустарнике пели птицы, среди короткого жнивья за обочиной громко стрекотали кузнечики. Все выглядело на удивление чинно и благостно.
– Едет! – крикнули рынды, сторожащие безопасность свиты на некотором удалении, среди полей. Они оставались верхом и потому видели намного дальше.
Царь поднял голову, свита зашевелилась.
На дороге показалась коляска, самая обычная: запряженная парой лошадей, со сшитым из тонкого теса кузовом и крытом сыромятной кожей верхом.
Возничий, ради жары одетый лишь в рубаху из домотканого полотна и такие же штаны, натянул поводья возле ковра. Из глубины коляски наклонился вперед пожилой и худосочный седобородый монах в поношенной серой рясе. Посмотрел на встречающих, затем поднялся и вышел наружу. Встал перед царем всея Руси, прищурился, слабо улыбнулся:
– Ты повзрослел, сынок…
Юный правитель сглотнул и кинулся вперед, крепко обняв освобожденного отца. Так они стояли довольно долго – и многие из князей утверждали, что видели слезы на глазах обоих. Наконец объятия разомкнулись, патриарх Филарет обвел взглядом всех остальных знатных князей, и все они один за другим опустились на колени:
– Благослови нас, святитель!
– Да пребудет с вами милость Господа нашего, Иисуса Христа, возлюбленные чада мои! – Патриарх трижды осенил знамением свиту: сперва стоящих посередь, затем левых и, наконец, правых. – Вместе мы вернем силу нашей державе и всему православному миру! Восемь лет я пребывал в аду, в лапах поганых нехристей. И теперь я знаю, ради чего нам надобно беречь истинную веру и нашу священную землю! Проводите меня домой, возлюбленные чада мои. Я так соскучился по родной Москве…
Оставшиеся до столицы пять верст государь всея Руси проехал в простенькой коляске своего отца – в сопровождении сияющей золотом свиты, под охраной одетых во все белое стражников.
В Кремле освобожденного патриарха ждала еще одна ковровая дорожка, на которой стояла одинокая темная фигура со смиренно опущенной головой.
Коляска остановилась, патриарх вышел, встал перед монашкой, протянул руку, коснулся подбородка женщины и поднял ее лицо:
– Я вернулся, любимая.
Инокиня Марфа всхлипнула и жадно кинулась мужу на шею…
– Я вернулся, моя ненаглядная. Вернулся, любимая, – крепко прижал ее к себе Филарет. – Теперь навсегда.
Взявшись за руки, патриарх и монашка вошли в Успенский собор, тут же грянувший над их головами праздничным колокольным звоном. Православная Русь наконец-то дождалась возвращения своего первосвятителя!
Остаток дня прошел в благодарственном молитвенном служении, а завершился первым за многие годы праздничным пиром.
Второй и третий дни возвращения патриарх провел наедине с супругой – вестимо, узнавая от нее о положении дел в державе и православной Церкви. На четвертый – явился на заседание Боярской думы, встав рядом с троном все в том же скромном, изношенном одеянии, в каковом вернулся из плена.
– Ты что-то желаешь нам поведать, святитель? – спросил отца царь Михаил Федорович.
– Да, желаю, – степенно кивнул Филарет и обеими руками оперся на посох. – Успел я узнать не все, но очень многое о напастях, с коими вам столько лет приходится сражаться. И вот что я должен вам поведать… Невозможно наполнить казну подаяниями, каковые вы выпрашиваете у Земского собора! Для наведения порядка надобно провести общую перепись земель и людей, ее населяющих. Тем вы избавите от лишних тягот черный люд, вынужденный платить подати и за себя, и за давно сгинувших соседей, и за пашни невозделанные, и ремесла позабытые. Вместо того налоги лягут на трудников, на новые места осевших, делом занятых, но в списках податных неизвестных. Не выходит у вас созывать войско поместное, ибо за время смутное бояре привыкли к вольнице и желают и далее жить по диким нравам польским и казацким. Ну а коли так, надобно создавать войско царское, по образцу стрелецкому, от капризов помещиков независимое и токмо государю послушное! Помещиков же взамен службы мы податью на сие войско обложим.
– Так ведь не по обычаю… – попытался возразить кто-то из бояр, но патриарх спокойно отрезал:
– Не по обычаю государю перечить! Недовольные пусть на Дон бегут, там вольнице самое место. А Русь наша держава православная. Один бог на небе, один царь на земле! Насмотрелся я вдосталь у ляхов на их дикие обычаи. Живут, ровно зверье лесное! Каждый что хочет, то и лает, службы никакой не знают, за копейку мать родную удавят, без войны внешней в стаи сбиваются и дома друг друга грызут. И на Руси нашей, за каковую я пред богом отвечаю, я подобного бесчинства безбожного не допущу!
Боярская дума после столь резкой отповеди притихла, и патриарх продолжил:
– Казна полнится трудом подданных царских! Посему надобно все товары иноземные, подобные тем, каковые наши мануфактуры и мельницы делать способны, податями двойными обложить! Тут и казне доход, и людям кусок хлеба, и благополучие в державе. Неспособен построить великую державу человек малограмотный. Посему все школы и училища, за время смуты забытые, скорейше надобно возродить и сверх того открыть заведения для
