Напомню, что Горбачева приводила к власти в основном либеральная интеллигенция. Победи в марте 1985 года точка зрения представителей другого крыла — державников-охранителей, и в Кремле воцарился бы другой человек — Григорий Романов, который стал бы опираться на совсем иные центры силы. Но поскольку победил Горбачев, то он стал искать единомышленников, способных помочь ему «раскрутить маховик», именно в среде либералов. Поэтому он, например, посетил сначала МХАТ, затем побывал в «Современнике» — еще одном оплоте либеральной фронды в СССР. Так что телефонный звонок нового генсека Олегу Ефремову, ярчайшему представителю либеральных деятелей из среды творческой интеллигенции, был вполне закономерен. Он ясно сигнализировал о том, НА КОГО ИМЕННО будет опираться новый генсек в своих преобразованиях — на шустродесятников. В эту плеяду входил и герой нашего рассказа — Олег Табаков, который очень скоро ощутил, как его жизнь меняется в самую лучшую сторону.
В декабре 1986 года, вышел приказ о создании в Москве трех новых театров — театра-студии под руководством Светланы Враговой, театра-студии под руководством Анатолия Васильева и театра-студии под руководством Олега Табакова. После этого были выделены средства на переустройство и оборудование подвала на Чаплыгина, был создан бюджет театра. У «Табакерки» появился молодой и энергичный директор Аркадий Райхлин, которого привел к ним художник Александр Боровский. Реконструкция подвала на улице Чаплыгина, 1а была закончена к 1 марта 1987 года. В тот день была показана премьера — спектакль «Кресло» по повести Юрия Полякова «ЧП районного масштаба» (тогда же сняли и кино по этому произведению). Как вспоминает О. Табаков:
«В один из заключительных этапов реконструкции подвала обнаружилось, что по техническим причинам просто невозможно вывести за пределы нашего маленького помещения байпас — огромную трубу с горячей водой и паром, обогревавшую расположенные рядом дома. Все возможные инстанции были пройдены, но, как мы ни старались, никто нам помочь в этой ситуации не соглашался.
Вот тогда-то я и вспомнил об одном знакомстве, которое состоялось у меня за год или два до этого.
Егор Кузьмич Лигачев, тогда — член Политбюро ЦК КПСС и секретарь ЦК партии, проводил Всесоюзное совещание заведующих кафедрами общественных наук. В подобных случаях на мероприятие всегда приглашают кого-то от "секции клоунов" чтобы этот человек сказал что-то более или менее забавное. На этот раз пригласили меня. Выступление получилось удачным — светлые мысли иногда действительно приходят мне в голову, а вместе с Анатолием Смелянским мы подготовили забавные, может быть даже остроумные тезисы.
Когда после своего спича я возвращался в президиум, куда меня усадили (дело происходило в Кремле, точнее в тогдашнем Кремлевском театре), то меня вдруг обхватил ручищами какой-то очень большой человек: "Ну, Олег, вот прямо я не знаю, какой ты молодец. Приходи ко мне, все проблемы, которые у тебя есть — все разрешим". Я поднял глаза на того, кто говорил. Это был первый секретарь горкома Москвы Борис Николаевич Ельцин, незадолго до того приехавший с Урала в Москву. Ельцин дал мне все свои телефоны. Конечно, я к нему не обращался. А тут, через полтора года, прямо перед открытием театра — наша неразрешимая "проблема байпаса". Звоню. Мне в ответ: "Пожалуйста, приходите, мы вас ждем"…
Наши переговоры с Борисом Николаевичем длились, наверное, часа три. За это время он успел дать конкретные, очень жесткие распоряжения различным организациям. И спустя всего пять дней произошло чудо: байпас, покинув подвал, гигантским удавом обогнул подвал и исчез из нашего поля зрения.
Вот, пожалуй, и все наши злоключения. Кончилось "веселенькое" время преодоления высоких барьеров, отвесных стен, минных полей и прочих заграждений.
Открытие театра было нашей коллективной победой.
Во время банкета по случаю открытия театра ко мне подошел хорошо мне знакомый первый замминистра Евгений Владимирович Зайцев, который как только мог доносил и капал на меня все это время. Должен заметить, что в масштабах всей страны тогда наступил весьма своеобразный исторический момент: это было время категорического запрещения употребления алкогольных напитков, причем выкорчевывался не только сам алкоголизм, но и сами "проклятые" виноградники, производившие сырье для проклятого зелья. Так вот, когда я увидел Зайцева на банкете, да еще рядом со мной, я прямо-таки зашелся от гнева. И приказал нашему молодому сотруднику Саше Попову: "А ну, налей ему стакан водки!" И Евгений Владимирович, будучи лихим казаком, махнул этот стакан залпом, а потом радостно выдохнул: "Спасибо, что вы есть, Олег Павлович!"…»
Страсти по МХАТу
Поддержка Горбачева окрылила Ефремова и его сподвижников в МХАТ на то, чтобы претворить свои мечты в жизнь. А о чем они мечтали? Правильно: избавиться от «балласта» — от актеров, которые не устраивали их как по творческим, так и идеологическим качествам. Кстати, о балласте. На момент прихода Ефремова в МХАТ (1970) его труппа насчитывала 148 человек. Учитывая, что тогда работали две сцены (в проезде Художественного театра и на улице Москвина), то занять актеров было где. В последующие 16 лет Ефремов принял в труппу 102 актера, а ушло из театра около 100 человек. В итоге на момент раскола в МХАТе трудилось 150 человек актерского состава. При этом сцен было уже не две, а три (осенью 1973 года была открыта сцена на Тверском бульваре). То есть при желании на трех сценах можно было легко занять всю труппу — по 50 человек на каждой площадке. Но Ефремову этого не хотелось, поскольку он мечтал работать только с теми исполнителями, которые нравились ему лично. А остальных он считал балластом. Но раньше он не мог их уволить из труппы, поскольку за этим строго следил КЗОТ. Но теперь можно было его обойти, разделив труппу на два состава, благо именно тогда в строй наконец было введено отремонтированное старое здание МХАТ в Художественном (Камергерском) переулке. Именно там, по идее Ефремова, должна была теперь базироваться основная труппа театра во главе с ним. А «балласту» оставалось
