Элизабет посмотрела вслед Марабу.
— Спасибо твоему другу Рейтеру, — сказала она. — Благодаря ему мы стали знатоками!
— Мы не только знатоки, Элизабет. Мы больше. Мы искатели приключений, искатели мирных зон. Война все перевернула. То, что раньше служило символом безопасности и отстоявшегося быта, сегодня — удивительное приключение.
Элизабет рассмеялась. — Это мы так смотрим.
— Время такое. Уж на что мы никак не можем пожаловаться, так это на скуку и однообразие.
Гребер окинул Элизабет взглядом. Она сидела перед ним в красиво облегавшем ее фигуру платье. Волосы были забраны под маленькую шапочку; она походила на мальчика.
— Однообразие, — сказала она. — Ты, кажется, хотел прийти сегодня в штатском?
— Не удалось. Негде было переодеться. — Гребер намеревался это сделать у Альфонса, но после дневного разговора он уже туда не вернулся.
— Ты мог переодеться у меня, — сказала Элизабет.
— У тебя? А фрау Лизер?
— К черту фрау Лизер. Я уже и об этом думала.
— Надо послать к черту очень многое, — сказал Гребер. — Я тоже об этом думал.
Кельнер принес вино и откупорил бутылку; но не налил. Склонив голову набок, он прислушивался.
— Опять начинается! — сказал он. — Очень сожалею, господа.
Ему незачем было пояснять свои слова. Через мгновение вой сирен уже заглушил все разговоры.
Рюмка Элизабет зазвенела.
— Где у вас ближайшее бомбоубежище? — спросил Гребер Марабу.
— У нас есть свое, тут же в доме.
— Оно не только для гостей, живущих в отеле?
— Вы тоже гость. Убежище очень хорошее. Получше, чем на фронте. У нас тут квартируют офицеры в высоких чинах.
— Хорошо. А как же насчет шницелей по-венски?
— Их еще не жарили. Я сейчас отменю. Ведь вниз я не могу их подать. Сами понимаете.
— Конечно, — отозвался Гребер. Он взял из рук Марабу бутылку и наполнил две рюмки. Одну он предложил Элизабет. — Выпей. И выпей до дна.
Она покачала головой. — Разве нам не пора идти?
— Еще десять раз успеем. Это только первое предупреждение. Может, ничего и не будет, как в прошлый раз. Выпей, Элизабет. Вино помогает победить первый страх.
— Позволю себе заметить, что ваша честь правы, — сказал Марабу. — Жалко пить наспех такое тонкое вино; но сейчас — особый случай.
Он был бледен и улыбался вымученной улыбкой.
— Ваша честь, — обратился он к Греберу, — раньше мы поднимали глаза к небу, чтобы молиться. А теперь — поднимаем, чтобы проклинать. Вот до чего дожили!
Гребер бросил быстрый взгляд на Элизабет. — Пей! Торопиться некуда. Мы еще успеем выпить всю бутылку.
Она поднесла рюмку к губам и медленно выпила, в этом движении была и решимость, и какая-то бесшабашная удаль. Поставив рюмку на стол, она улыбнулась.
— К черту панику, — заявила она. — Нужно отучиться от нее. Видишь, как я дрожу.
— Не ты дрожишь. Жизнь в тебе дрожит. И это не имеет никакого отношения к храбрости. Храбр тот, кто имеет возможность защищаться. Все остальное — бахвальство. Наша жизнь, Элизабет, разумнее нас самих.
— Согласна. Налей мне еще вина.
— Моя жена… — сказал Марабу, — знаете, наш сынишка болен. У него туберкулез. Ему одиннадцать. Убежище у нас плохое. Жене тяжело носить туда мальчугана. Она очень болезненная. Весит всего пятьдесят три килограмма. Это на Зюдштрассе, 29. А я не могу ей помочь. Я вынужден оставаться здесь.
Гребер взял рюмку с соседнего столика, налил и протянул кельнеру. — Нате! Выпейте и вы. Есть такое старинное солдатское правило: коли ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться. Вам это может помочь?
— Да ведь это только так говорится.
— Правильно. Мы же не мраморные статуи. Выпейте.
— Нам на службе не разрешается…
— Это особый случай. Вы сами сказали.
— Слушаюсь. — Кельнер посмотрел вокруг и взял рюмку. — Позвольте тогда выпить за ваше повышение!
— За что?
— За ваше повышение в чин унтер-офицера.
— Спасибо. У вас зоркий глаз.
Кельнер поставил стакан. — Я не могу пить сразу, да еще такое тонкое вино. И даже в таком особом случае, как сегодня.
— Это делает вам честь. Возьмите рюмку с собой.
— Спасибо вам.
Гребер опять налил себе и Элизабет. — Я делаю это не для того, чтобы показать, какие мы храбрые, — сказал он, — а потому, что при воздушных налетах лучше доgивать все вино, какое у тебя есть. Неизвестно, найдешь ли ты его потом.
Элизабет окинула взглядом его мундир. — А тебя, не могут поймать? В убежище полным-полно офицеров.
— Нет, Элизабет.
— Почему же?
— Потому что мне все равно.
— Разве, если все равно, человека не поймают?
— Во всяком случае — меньше шансов. А теперь пойдем — первый страх миновал.
Часть подвала, где помещался винный погреб, была бетонирована, потолок укрепили стальными подпорками и помещение приспособили под бомбоубежище. Расставили стулья, кресла, столы и диваны, на полу положили два-три потертых ковра, стены аккуратно выбелили. Было тут и радио, а на серванте стояли стаканы и бутылки. Словом — бомбоубежище-люкс.
Гребер и Элизабет нашли свободные места у стены, где дощатая дверь отделяла убежище от винного погребка. За ними потянулась толпа посетителей. Среди них очень красивая женщина в белом вечернем платье. У нее была совсем голая спина, на левой руке сверкали драгоценности. Потом крикливая блондинка с рыбьим лицом, несколько мужчин, две-три старухи и группа офицеров. Появился также кельнер вместе со своим юным помощником. Они занялись откупориванием бутылок.
— Мы тоже могли бы взять с собой наше вино, — сказал Гребер.
Элизабет покачала головой.
— Впрочем, ты права. К чему нам этот бутафорский героизм…
— Таких вещей не надо делать, — сказала она. — Они приносят несчастье.
«Она права, — подумал Гребер и сердито покосился на кельнера, который ходил с подносом среди, публики. — Это вовсе не храбрость: это недостойное легкомыслие. Опасность — дело слишком серьезное. Насколько оно серьезно, примешь только, когда видел много смертей».
— Второй сигнал, — сказал кто-то рядом. — Летят сюда.
Гребер придвинул-свой стул вплотную к стулу Элизабет.
— Мне страшно, — сказала она. — Несмотря на хорошее вино и все благие намерения.
— Мне тоже.
Он обнял ее за плечи и почувствовал, как напряжено ее тело. В душе Гребера вдруг поднялась волна нежности. Элизабет вся подобралась, точно животное, почуявшее опасность; тут не было никакой позы, да она и не стремилась к ней, мужество было ее опорой, сама жизнь напряглась в ней при вое сирен, который теперь стал другим и возвещал смерть, и она не старалась это скрыть от себя.
Гребер заметил, что спутник блондинки уставился на него. Тощий лейтенант, почти без подбородка. Блондинка хохотала, сидевшие за соседним столиком восхищались ею.
Бомбоубежище слегка содрогнулось. Донесся приглушенный рокот взрыва. Разговор на миг оборвался, затем возобновился — более громкий, с напускным оживлением. Последовали еще три взрыва, один за другим, все ближе.
Гребер крепко держал Элизабет. Блондинка уже не смеялась. Вдруг тяжелый удар потряс подвал. Мальчик поставил поднос и вцепился в витые деревянные колонки буфета.
— Спокойствие! — крикнул резкий голос. — Это далеко отсюда!
Стены дрогнули, и в них что-то захрустело. Свет начал мигать, как в плохо освещенном фильме,
