— Это может сказать каждый.
Гребер взял инвалида за костыль, осторожно отодвинул его и прошел мимо него к черному ходу.
Во дворе он увидел женщину и ребенка. За ней следовал человек с киркой. Возле дома стоял какой-то сколоченный на скорую руку сарайчик. Женщина шла от сарайчика, а мужчина — с другой стороны.
— Что случилось, Отто? — спросил инвалида человек с киркой.
— Да вот этого молодца поймал. Что-то тут вынюхивал. Уверяет, будто здесь жили его родители.
Человек с киркой злобно усмехнулся.
— А еще что скажешь?
— Ничего, — ответил Гребер. — Именно это.
— Другого-то ничего не придумаешь, а?.. — Человек поиграл киркой и замахнулся ею. — Вон отсюда! Считаю до трех, а потом придется слегка проломить тебе башку. Раз…
Гребер бросился на него сбоку и ударил. Человек упал, и Гребер вырвал у него из рук кирку.
— Вот так-то лучше будет, — сказал он. — А теперь, если желаете, зовите полицию! Но ведь вы этого не желаете? Верно?
Человек, который замахнулся киркой, медленно поднялся. Из носа у него шла кровь.
— В другой раз смотри, плохо будет, — добавил Гребер. — Рукопашному бою нас в армии здорово учат. А теперь объясните, что вы тут делаете.
Женщина просунулась вперед. — Мы здесь живем. Разве это преступление?
— Ты в самом деле говоришь правду? — спросил инвалид.
— А зачем мне врать? Что тут можно украсть?
— Да уж голодранец найдет… — сказала женщина.
— Мне это ни к чему. Я здесь в отпуску и опять уезжаю на фронт. Видели записку там, перед входной дверью? Ту, где написано, что человек ищет своих родителей? Это я написал.
— Ты? — спросил инвалид.
— Да, я.
— Ну, тогда другое дело. Понимаешь, друг, приходится людям не доверять: нас разбомбили, мы здесь и приютились. Ведь где-нибудь жить-то надо.
— А вы все это сами убрали?
— Отчасти. Нам помогли.
— Кто же?
— Знакомые, у которых есть инструменты.
— Вы под обломками находили убитых?
— Нет.
— Действительно не находили?
— Наверное нет. Мы — нет. Может, тут раньше был кто-нибудь? Но мы никого не нашли.
— Вот, собственно, все, что мне хотелось узнать, — сказал Гребер.
— Для этого незачем морду бить, — возразила женщина.
— Это ваш муж?
— А вам какое дело? Нет, не муж, брат. Видите, он в крови.
— Я разбил ему только нос.
— Нет, и зубы.
Гребер поднял кирку. — А это что? Он ведь замахнулся на меня.
— Он бы вас не тронул.
— Милая моя, — сказал Гребер, — я не привык ждать, пока меня тронут.
Он зашвырнул кирку, и она, описав широкую дугу, упала на кучу щебня. Все проводили ее взглядом. Малыш хотел полезть за ней, но женщина удержала его. Гребер посмотрел вокруг. Теперь он увидел и ванну. Она стояла подле сарая. Лестницу, вероятно, разобрали на дрова. На огромной куче мусора валялись пустые жестянки от консервов, утюги, измятые кастрюли, посуда, лоскуты, ящики и колченогие столы. Эта семья, видно, здесь поселилась, сколотила себе сарайчик и считала все, что удавалось откопать из-под обломков, чем-то вроде ниспосланной ей манны небесной. Что тут скажешь? Жизнь продолжается. У малыша цветущий вид. Смерть побеждена. Развалины стали жилищем. Ничего тут не скажешь.
— Быстро же вы все наладили, — заметил Гребер.
— Наладишь, — отозвался инвалид, — если нет крыши над головой.
Гребер повернулся, чтобы уйти.
— А вам тут не попадалась кошка? — спросил он. — Такая маленькая, черная с белым?
— Это наша Роза, — сказал малыш.
— Нет, — сердито ответила женщина. — Никакой кошки нам не попадалось.
Гребер перелез через развалины обратно на улицу. Вероятно, в сарае жили еще люди; иначе за такой короткий срок нельзя было все это сделать. А может быть, помогал и отряд по уборке. Ночью из концлагерей частенько посылали заключенных убирать городские развалины.
Гребер пошел обратно. Ему казалось, что он вдруг стал беднее; почему, он и сам не знал.
Он попал на какую-то улицу, где совсем не видно было следов разрушения. Уцелели даже огромные витрины магазинов. Гребер рассеянно шагал все дальше. Внезапно он вздрогнул. Кто-то шел ему навстречу, он не сразу сообразил, что это идет он сам, отраженный боковым зеркалом, поставленным наискось в витрине модной мастерской. Греберу почудилось, будто он на миг увидел своего двойника. И будто сам он уже не он, а только полустертое воспоминание, которое вот-вот исчезнет, если он сделает хотя бы еще один шаг.
Гребер остановился и, не отрываясь, смотрел на тусклый образ в мутном желтоватом зеркале. Он увидел свои глазные впадины и тени под ними, скрывавшие глаза, словно у него их уже не было. Вдруг к нему подкрался и его охватил знобящий неведомый страх. Отнюдь не панический и бурный, неторопливый и судорожный вопль бытия, зовущий к бегству, к самозащите, к осторожности, — нет, страх тихий и знобящий, как сквозняк, почти безличный; с ним нельзя было бороться, ибо он был невидим и неуловим и, казалось, шел из каких-то пустот, где стояли чудовищные насосы, беззвучно выкачивавшие мозг из костей и жизнь из артерий. Гребер еще видел в зеркале свое отражение, но ему чудилось, что вот-вот оно начнет меркнуть, уходя, как волна, что его очертания сейчас растают и расплывутся, поглощенные молчаливыми насосами, которые из ограниченного мира и случайной формы, недолгое время называвшихся Эрнстом Гребером, втянут его обратно в беспредельное, а оно не только смерть, но что-то нестерпимо большее: угасание, растворение, конец его «я», вихрь бессмысленных атомов, ничто.
Он простоял на месте довольно долго. «Что же останется? — спрашивал он себя с ужасом. — Что останется, когда меня уже не будет? Ничего, кроме преходящей тени в памяти немногих людей: моих родителей, если они еще живы, нескольких однополчан, может быть, Элизабет; да и надолго ли?» Он посмотрел в зеркало. Ему казалось, будто он уже стал легким, точно клочок бумаги, плоским, подобным тени, и первый порыв ветра может унести его, выпитого насосами, ставшего лишь пустой оболочкой! Что же останется? И за что ему схватиться, где бросить якорь, в чем найти опору, что бы такое оставить в мире, что его удерживало бы и не дало ветру совсем умчать?
— Эрнст, — сказал кто-то у него за спиной. Он вздрогнул и мгновенно обернулся. Перед ним стоял человек без ноги, на костылях. Сначала Греберу почудилось, что это тот самый инвалид с Хакенштрассе; но он тут же узнал Мутцига, своего школьного товарища.
— Карл? — сказал он. — Ты? Я и не знал, что ты здесь.
— Давно. Почти полгода.
Они посмотрели друг на друга.
— Вот уж не думали мы, что все так получится! Правда? — сказал Мутциг.
— Что именно?
Мутциг поднял свои костыли и опять опустил их наземь.
— Да вот это.
— Тебе повезло, ты хоть вырвался из этого ада. А мне надо возвращаться.
— Ну, смотря по тому, как пойдут дела, — возразил Мутциг. — Если война протянется еще несколько лет, то это счастье; а если через полтора месяца ей конец, то это
