Казалось, миновала целая вечность, прежде чем Гребер нашел силы заговорить. Он видел, что слезы в глазах Элизабет высохли. Она не сделала ни одного движения, слезы как будто ушли внутрь.
— Значит, мы можем пробыть вместе еще несколько дней, — сказал он.
Она заставила себя улыбнуться.
— Да. Начиная с завтрашнего вечера.
— Хорошо. Получится, будто у нас еще несколько недель, если считать, что ты была бы свободна только по вечерам.
— Да.
Они пошли дальше. В зияющих оконных проемах какой-то уцелевшей стены висела догорающая вечерняя заря, как забытый занавес.
— Куда мы идем? — спросила Элизабет. — И где будем ночевать?
— В церкви, в галерее. Или в церковном саду, если ночь будет теплая. А сейчас нас ждет чечевичный суп.
Ресторан Витте словно вынырнул из руин. Греберу на миг показалось даже странным, что домик все еще на месте. Это было чудо, какая-то фата-моргана. Они вошли в калитку.
— Что ты на это скажешь? — спросил он.
— Похоже на мирный уголок, о котором позабыла война.
— Да. И сегодня вечером он таким и останется.
От клумб шел крепкий запах земли. Кто-то успел полить их. Охотничья собака, виляя хвостом, бегала вокруг дома. Она облизывалась, как будто сытно поела.
Фрау Витте вышла им навстречу в белом переднике.
— Хотите посидеть в саду?
— Да, — ответила Элизабет. — И хорошо бы умыться, если можно.
— Конечно.
Фрау Витте повела Элизабет в дом, на второй этаж. Гребер прошел мимо кухни в сад. Здесь уже был приготовлен столик, накрытый скатертью в белую и красную клетку, и два стула. На столе стояли тарелки, стаканы и слегка запотевший графин с водой. Он жадно выпил стакан холодной воды, которая показалась ему вкуснее вина. Сад был обширней, чем можно было предположить, глядя снаружи: небольшая лужайка, зеленеющая свежей травой, кусты бузины и сирени, несколько старых деревьев, покрытых молодой листвой.
Вернулась Элизабет.
— Как ты разыскал такое местечко?
— Случайно. Как же еще?
Она прошлась по лужайке и потрогала почки на кустах сирени.
— Уже набухли. Еще зеленые и горькие, но скоро распустятся.
Элизабет подошла к нему. От нее пахло мылом, прохладной водой и молодостью.
— Как здесь чудесно! И, знаешь, — у меня такое странное чувство, точно когда-то я уже была здесь.
— И со мной было то же, особенно когда я увидел домик.
— Как будто все это уже было, и ты, и я, и этот сад. И словно не хватает совсем, совсем немногого, какой-то мелочи, — и я вспомню все подробно. — Она положила голову ему на плечо. — Но нет, это невозможно, так не бывает. А может быть, мы и вправду однажды уже пережила все это и переживаем снова и снова.
Фрау Витте принесла суповую миску.
— Я хотел бы сразу отдать вам талоны, — сказал Гребер. — У нас их немного. Часть сгорела. Но этих, пожалуй, хватит.
— Мне все не нужны, — заявила фрау Витте. — Чечевица еще из старых запасов. Дайте несколько талонов за колбасу, оставшиеся я потом верну. Хотите чего-нибудь выпить? У нас есть еще пиво.
— Великолепно. Пиво — именно то, что нам нужно.
Вечерняя заря угасала. Запел дрозд. Гребер вспомнил, что сегодня уже слышал дрозда. Он сидел на одной из статуй, изображавших крестный путь. Казалось, много воды утекло с тех пор. Гребер снял крышку с миски.
Колбаса? Великолепная свиная колбаса! И суп-пюре из чечевицы. Какая прелесть!
Он разлил суп по тарелкам, и на миг ему показалось, будто у него есть дом, и сад, и жена, и стол, и пища, и безопасность, и будто наступил мир.
— Элизабет, — сказал он. — Если бы тебе предложили договор и ты должна была бы десять лет жить вот так, как теперь — среди развалин, в этом саду, вместе со мной, — ты бы подписала?
— Немедленно. И даже на больший срок.
— Я тоже.
Фрау Витте принесла пиво. Гребер откупорил бутылки и наполнил стаканы. Они выпили. Пиво было холодное, вкусное. Они принялись за суп. Ели неторопливо, спокойно и смотрели друг на друга.
Стемнело. Луч прожектора прорезал небо, уткнулся в облака и скользнул дальше. Дрозд умолк. Наступила ночь.
Появилась фрау Витте, чтобы подлить супу.
— Вы мало кушали, — сказала она. — Молодые люди должны есть как следует.
— Съели, сколько смогли. Миска почти пустая.
— Я принесу вам еще салат. И кусочек сыра.
Взошла луна.
— Теперь у нас есть все, — сказала Элизабет. — Луна, сад, мы сыты, а впереди целый вечер. Это так замечательно, что даже трудно выдержать.
— Так жили люди раньше. И не находили в этом ничего особенного.
Она кивнула и посмотрела вокруг.
— Отсюда совсем не видно развалин. Это сад так расположен, что не видно. Их скрывают деревья. Подумать только, ведь на свете есть целые страны, где совсем нет развалин.
— После войны мы туда съездим. Мы увидим совершенно нетронутые города, по вечерам они будут залиты светом, и никто не будет бояться бомб. Мы будем прохаживаться мимо освещенных витрин, и на улицах будет так светло, что мы, наконец, сможем видеть друг друга, как днем.
— А нас туда впустят?
— Проехаться? Почему же нет? Поедем в Швейцарию?
— Нужны швейцарские франки. А где их взять?
— Захватим с собой фотоаппараты, продадим там и на это проживем несколько недель.
Элизабет рассмеялась.
— Или драгоценности и меха, которых у нас нет.
Фрау Витте принесла салат и сыр.
— Нравится вам здесь?
— Да, очень. Можно посидеть еще немного?
— Сколько хотите. Сейчас принесу кофе. Ячменный, конечно.
— Что ж, несите. Сегодня мы живем по-княжески.
Элизабет снова засмеялась.
— По-княжески мы жили в начале войны. С пфальцским вином, гусиной печенкой, икрой. А сегодня живем, как люди. Так, как мы хотим жить потом. Ведь жить — чудесно?
— Чудесно, Элизабет.
Гребер посмотрел на нее. Когда Элизабет вернулась с фабрики, вид у нее был усталый. Теперь она совсем отдохнула. Как мало для этого нужно.
— Жизнь будет чудесной, — сказала она. — Мы ведь не избалованы, мы ничего хорошего не видели. Поэтому у нас еще многое впереди. То, что для других само собою разумеется, для нас будет настоящей романтикой. Воздух без запаха гари. Или ужин без талонов… Магазины, в которых можно покупать, что хочешь… Неразрушенные города… Возможность говорить, не оглядываясь по сторонам… Ничего не бояться… Это придет
