Состав был уже подан. На многих вагонах виднелась надпись: «Только для военных». Патруль проверил документы, но не спросил, почему Гребер на день опаздывает. Он вошел в вагон и занял место у окна. Затем вошли еще трое: унтер-офицер, ефрейтор со шрамом и артиллерист, который сразу же начал есть. На перрон вывезли полевую кухню. Появились медсестры, две молоденькие и одна постарше, с металлической свастикой вместо брошки.
— Смотри-ка, дают кофе, — сказал унтер-офицер.
— Это не для нас, — ответил ефрейтор, — а для новобранцев, которые едут в первый раз. Я уже разузнавал. К кофе добавляется еще речь. Нам это уже не положено.
Привели группу беженцев. Их пересчитали, и они, стоя в две шеренги со своими картонками и чемоданами, не отрывали глаз от котла с кофе. Откуда-то вынырнуло несколько офицеров-эсэсовцев в щегольских сапогах и галифе. Они стали прогуливаться, словно аисты, вдоль перрона. В купе вошли еще три отпускника. Один из них открыл окно и высунулся наружу. На перроне стояла женщина с ребенком. Гребер посмотрел на ребенка, потом на женщину. У нее была морщинистая шея, опухшие веки, тощие отвисшие груди; одета она была в полинявшее летнее платье с узором в виде голубых ветряных мельниц. Греберу казалось, что он видит сейчас гораздо отчетливее, чем раньше, и свет, и все, что перед ним.
— Ну, прощай, Генрих, — сказала женщина.
— Будь здорова, Мария. Привет всем.
— Ладно.
Они смотрели друг на друга и молчали. Несколько человек с музыкальными инструментами в руках выстроились в центре перрона.
— Все чинно, благородно, — сказал ефрейтор. — Свежее пушечное мясо отправляется с музыкой. А я думал, это уж давно отменили.
— Могли бы дать и нам немножко кофе, — заметил унтер-офицер. — Мы ведь, в конце концов, старые солдаты и тоже отправляемся на фронт.
— Подожди до вечера. Тогда тебе его дадут вместо супа.
Послышался топот ног и слова команды. Подошли новобранцы. Почти все были очень молоды. Среди них выделялось несколько человек покрепче и постарше — наверно, из штурмовиков или эсэсовцев.
— Не многим из них нужна бритва, — сказал ефрейтор. — Поглядите-ка на эту зеленую молодежь! Дети! Как на них положиться в бою?
Новобранцы строились. Унтер-офицеры орали. Потом все стихло. Кто-то произносил речь.
— Закрой окно, — сказал ефрейтор солдату, жена которого стояла на платформе.
Тот не ответил. Оратор продолжал трещать, как будто голосовые связки были у него металлические. Гребер откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Генрих все еще стоял у окна. Он не слышал, что сказал ефрейтор. Смущенный, одуревший и печальный, уставился он на свою Марию. А Мария смотрела на него. «Как хорошо, что Элизабет нет здесь», — подумал Гребер.
Голос, наконец, смолк. Четверо музыкантов заиграли «Дейчланд, Дейчланд, юбер аллес» и песню «Хорст Вессель». Они исполнили обе вещи наспех, по одному куплету из каждой. Никто в купе не двинулся. Ефрейтор ковырял в носу и без всякого интереса рассматривал результаты своих раскопок.
Новобранцы разместились по вагонам. Котел с кофе повезли за ними. Через некоторое время он вернулся уже пустой.
— Вот б…! — выругался унтер-офицер. — А старые фронтовики пусть себе подыхают от жажды.
Артиллерист в углу на минуту перестал жевать.
— Что? — спросил он.
— Б…, сказал я. Что ты там жрешь? Телятину?
Артиллерист опять впился зубами в бутерброд.
— Свинину, — проговорил он.
— Свинину… — унтер-офицер обвел взглядом всех сидевших в купе. Он искал сочувствующих. Но артиллеристу было наплевать. Генрих все еще стоял у окна…
— Передай привет тете Берте, — сказал он Марии.
— Ладно.
Они опять замолчали.
— Почему мы не едем? — спросил кто-то. — Уже седьмой час.
— Наверно, ждем какого-нибудь генерала.
— Генералы летают на самолетах.
Они прождали еще полчаса.
— Ты уж иди, Мария, — говорил Генрих время от времени.
— Я еще подожду.
— Малыша кормить пора.
— Успеет еще, вечер-то велик.
Они опять помолчали.
— Передай и Йозефу привет, — сказал наконец Генрих.
— Ладно. Передам.
Артиллерист испустил трубный звук, шумно вздохнул и тотчас погрузился в сон. Казалось, поезд только этого и ждал. Он медленно тронулся.
— Ну, передай всем привет, Мария.
— И ты тоже, Генрих.
Поезд пошел быстрее. Мария бежала рядом с вагоном.
— Береги малыша, Мария.
— Ладно, ладно, Генрих. А ты себя береги.
— Конечно, конечно.
Гребер смотрел на удрученное лицо бегущей женщины за окном. Она бежала, как будто видеть Генриха еще десять лишних секунд было для нее вопросом жизни. И тут Гребер увидел Элизабет. Она стояла за станционными складами. Пока поезд не тронулся, ее не было видно. Он сомневался только мгновение, потом разглядел ее лицо. На нем была написана такая растерянность, что оно казалось безжизненным. Вскочив, он схватил Генриха за шиворот.
— Пусти меня к окну!
В один миг все было забыто. Он уже не мог понять, почему отправился на вокзал один. Он ничего не понимал. Он должен был ее увидеть. Он должен был ее окликнуть. Он ведь не сказал ей самого главного.
Гребер дергал Генриха за воротник, но тот далеко высунулся из окна. Он расставил локти, уперся в оконную раму.
— Передай привет Лизе… — старался он перекричать стук колес.
— Пусти меня! Отойди! Там моя жена!
Гребер обхватил Генриха за плечи и рванул. Генрих стал лягаться и угодил Греберу по ноге.
— …И смотри за всем хорошенько… — кричал Генрих.
Голоса женщины уже не было слышно. Гребер ударил Генриха под коленку и снова рванул его за плечи назад. Генрих не уступал. Он махал одной рукой, а локтем другой защищал свое место у окна. Поезд стал заворачивать. Из-за спины Генриха Гребер все еще видел Элизабет. Она была далеко, она стояла одна перед складом и казалась совсем маленькой. Гребер махал ей рукой поверх головы Генриха, поросшей щетиной соломенного цвета. Может быть, она увидит руку, хоть и не разглядит, кто ей машет. Промелькнула группа домов, и вокзал остался позади.
Генрих медленно отошел от окна.
— Ах ты, чтоб тебя… — начал было Гребер, но сдержался.
Генрих повернулся к нему. Крупные слезы текли по его лицу. У Гребера опустились руки.
— Эх, гады!
— Полегче, дружище, — сказал ефрейтор.
Глава 25
Он нашел свой полк через два дня и явился в ротную канцелярию. Фельдфебеля не было. Хозяйничал писарь. Деревня лежала в ста двадцати километрах западнее того места, откуда уехал Гребер.
— Ну, как у вас тут дела? — спросил он.
— Хуже некуда. Как провел отпуск?
— Ничего, так себе. Много было боев?
— Всяко бывало. Ты же видишь, где мы теперь.
— А где же рота?
— Один взвод роет окопы. Другой закапывает убитых. К полудню вернутся.
— А какие перемены?
— Увидишь. Не помню, кто еще был жив, когда ты
