Она пошевелилась:
— Кажется, я немного вздремнула…
— Да, но как ты попала сюда?
— Ведь у меня ключ от твоего парадного…
— Я не об этом. Я… — Опьянение исчезло, я смотрел на стертые ступеньки лестницы, облупившуюся стену, на серебряное платье и узкие, сверкающие туфельки… — Я хочу сказать, как это ты вообще здесь очутилась…
— Я сама все время спрашиваю себя об этом…
Она встала и потянулась так, словно ничего не было естественнее, чем просидеть здесь на лестнице всю ночь. Потом она потянула носом:
— Ленц сказал бы: «Коньяк, ром, вишневая настойка, абсент…» — Даже «Фернет-Бранка», — признался я и только теперь понял все до конца. — Черт возьми, ты потрясающая девушка, Пат, а я гнусный идиот!
Я отпер дверь, подхватил ее на руки и пронес через коридор. Она прижалась к моей груди, серебряная, усталая птица; я дышал в сторону, чтобы она не слышала винный перегар, и чувствовал, что она дрожит, хотя она улыбалась.
Я усадил ее в кресло, включил свет и достал одеяло:
— Если бы я только мог подумать, Пат… вместо того чтобы шляться по кабакам, я бы… какой я жалкий болван… я звонил тебе от Альфонса и свистел под твоими окнами… и решил, что ты не хочешь говорить со мной… никто мне не ответил…
— Почему ты не вернулся, когда проводил меня домой?
— Вот это я бы и сам хотел понять.
— Будет лучше, если ты дашь мне еще ключ от квартиры, — сказала она. — Тогда мне не придется ждать на лестнице.
Она улыбнулась, но ее губы дрожали; и вдруг я понял, чем все это было для нее — это возвращение, это ожидание и этот мужественный, бодрый тон, которым она разговаривала со мной теперь…
Я был в полном смятении.
— Пат, — сказал я быстро, — Пат, ты, конечно, замерзла, тебе надо что-нибудь выпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчас сбегаю к нему, у этих русских всегда есть чай… я сейчас же вернусь обратно… — Я чувствовал, как меня захлестывает горячая волна. — Я в жизни не забуду этого, — добавил я уже в дверях и быстро пошел по коридору.
Орлов еще не спал. Он сидел перед изображением богоматери в углу комнаты. Икону освещала лампадка. Его глаза были красны. На столе кипел небольшой самовар.
— Простите, пожалуйста, — сказал я. — Непредвиденный случай — вы не могли бы дать мне немного горячего чаю?
Русские привыкли к неожиданностям. Он дал мне два стакана чаю, сахар неполную тарелку маленьких пирожков.
— С большим удовольствием выручу вас, — сказал он. — Можно мне также предложить вам… я сам нередко бывал в подобном положении… несколько кофейных зерен… пожевать…
— Благодарю вас, — сказал я, — право, я вам очень благодарен. Охотно возьму их…
— Если вам еще что-нибудь понадобится… — сказал он, и в эту минуту я почувствовал в нем подлинное благородство, — я не сразу лягу… мне будет очень приятно…
В коридоре я разгрыз кофейные зерна. Они устранили винный перегар. Пат сидела у лампы и пудрилась. Я остановился на минуту в дверях. Я был очень растроган тем, как она сидела, как внимательно гляделась в маленькое зеркальце и водила пушком по вискам.
— Выпей немного чаю, — сказал я, — он совсем горячий.
Она взяла стакан. Я смотрел, как она пила.
— Черт его знает, Пат, что это сегодня стряслось со мной.
— Я знаю что, — ответила она.
— Да? А я не знаю.
— Да и не к чему, Робби. Ты и без того знаешь слишком много, чтобы быть по-настоящему счастливым.
— Может быть, — сказал я. — Но нельзя же так — с тех пор как мы знакомы, я становлюсь все более ребячливым.
— Нет, можно! Это лучше, чем если бы ты делался все более разумным.
— Тоже довод, — сказал я. — У тебя замечательная манера помогать мне выпутываться из затруднительных положений. Впрочем, у тебя могут быть свои соображения на этот счет.
Она поставила стакан на стол. Я стоял, прислонившись к кровати. У меня было такое чувство, будто я приехал домой после долгого, трудного путешествия.
* * *Защебетали птицы. Хлопнула входная дверь. Это была фрау Бендер, служившая сестрой в детском приюте. Через полчаса на кухне появится Фрида, и мы не сможем выйти из квартиры незамеченными. Пат еще спала. Она дышала ровно и глубоко. Мне было просто стыдно будить ее. Но иначе было нельзя. — Пат…
Она пробормотала что-то, не просыпаясь.
— Пат… — Я проклинал все меблированные комнаты мира. — Пат, пора вставать. Я помогу тебе одеться.
Она открыла глаза и по-детски улыбнулась, еще совсем теплая от сна. Меня всегда удивляла ее радость при пробуждении, и я очень любил это в ней. Я никогда не бывал весел, когда просыпался.
— Пат… фрау Залевски уже чистит свою вставную челюсть.
— Я сегодня остаюсь у тебя.
— Здесь?
— Да.
Я распрямился:
— Блестящая идея… но твои вещи… вечернее платье, туфли…
— Я и останусь до вечера.
— А как же дома?
— Позвоним и скажем, что я где-то заночевала.
— Ладно. Ты хочешь есть?
— Нет еще.
— На всякий случай я быстренько стащу пару свежих булочек. Разносчик повесил уже корзинку на входной двери. Еще не поздно.
Когда я вернулся, Пат стояла у окна. На ней были только серебряные туфельки. Мягкий утренний свет падал, точно флер, на ее плечи.
— Вчерашнее забыто. Пат, хорошо? — сказал я.
Не оборачиваясь, она кивнула головой.
— Мы просто не будем больше встречаться с другими людьми. Тогда не будет ни ссор, ни припадков ревности. Настоящая любовь не терпит посторонних. Бройер пускай идет к чертям со всем своим обществом.
— Да, — сказала она, — и эта Маркович тоже.
— Маркович? Кто это?
— Та, с которой ты сидел за стойкой в «Каскаде».
— Ага, — сказал я, внезапно обрадовавшись, — ага, пусть и она.
Я выложил содержимое своих карманов:
— Посмотри-ка. Хоть какая-то польза от этой история. Я выиграл кучу денег в покер. Сегодня вечером мы на них покутим еще разок, хорошо? Только как следует, без чужих людей. Они забыты, правда? Она кивнула.
Солнце всходило над крышей дома профессиональных союзов. Засверкали стекла в окнах. Волосы Пат наполнились светом, плечи стали как золотые.
— Что ты мне сказала вчера об этом Бройере? То есть о его профессии?
— Он архитектор.
— Архитектор, — повторил я несколько огорченно. Мне было бы приятнее услышать, что он вообще ничто.
— Ну и пусть себе архитектор, ничего тут нет особенного, верно. Пат?
— Да, дорогой.
— Ничего особенного, правда?
— Совсем ничего, — убежденно сказала Пат, повернулась ко мне и рассмеялась.
— Совсем ничего, абсолютно нечего. Мусор это — вот что!
— И эта комнатка не так уж жалка, правда, Пат? Конечно, у других людей есть комнаты получше!..
— Она чудесна, твоя комната, — перебила меня Пат, — совершенно великолепная комната, дорогой мой, я действительно не знаю более прекрасной!
— А я, Пат… у меня, конечно, есть недостатки, и я всего лишь шофер такси, но…
— Ты мой самый любимый, ты воруешь булочки и хлещешь ром. Ты прелесть!
Она бросилась мне на шею:
— Ах, глупый ты мой, как хорошо жить!
— Только вместе с тобой,
