Они возвращались. Они были на грани изнеможения. Им пришлось еще тащить на себе умерших и раненых товарищей. Тот, которого засыпало при налете, умер. На небе горела роскошная вечерняя заря. Весь воздух был пропитан ею, причем она отличалась такой редкой красотой, что казалось, будто время остановилось и хотя бы на один час нет места ни для развалин, ни для смерти.
— Какие мы потрясающие герои, — сказал Гольдштейн, отдышавшись от приступа. — Гнем тут спину вот на этих…
Вернер бросил на него взгляд.
— Не стоит тебе больше ходить на расчистку развалин. Это — безумие. Ты себя угробишь, даже если будешь манкировать.
— Что же мне тогда делать? Ждать, пока эсэсовцы схватят меня наверху?
— Надо придумать для тебя что-нибудь другое. Гольдштейн улыбнулся вымученной улыбкой.
— Наверно, я уже дозрел до того, чтобы оказаться в Малом лагере, а?
Это замечание нисколько не удивило Вернера.
— Почему бы нет? Это безопасно, и мы могли бы использовать тебя там в наших целях.
Подошел дежурный, пинавший № 7105. Какое-то мгновение он шел рядом, потом что-то сунул ему в руку и снова отошел в сторону. № 7105 провожал его взглядом.
— Сигарета, — проговорил он удивленно.
— Они начинают поддаваться. Развалины действуют им на нервы, — заметил Левинский. — Размышляют о будущем.
Вернер кивнул.
— Появляется страх. Обрати внимание на дежурного. Может, удастся его использовать.
Они продолжали свою неторопливую прогулку в мягком вечернем свете.
— Город, — произнес Мюнцер, немного задумавшись. — Дома. Свободные люди. На расстоянии двух метров. Уже вроде бы не чувствуешь себя таким абсолютно изолированным.
№ 7105 поднял голову.
— Интересно, что они о нас думают?
— Ну что они могут думать? Одному Богу известно, сколько они о нас вообще знают. Да и сами они не выглядят счастливыми.
— Теперь, — заметил № 7105.
Все молчали. Начался трудный подъем перед лагерем.
— Как мне хотелось бы иметь собаку, — сказал № 7105.
— Из нее получилось бы хорошее жаркое, — возразил Мюнцер. — В целом не меньше тридцати фунтов.
— Я не имею в виду для еды. Просто так.
Машине уже трудно было проехать. Повсюду улицы были перегорожены развалинами.
— Поезжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауэр. — Подожди меня около дома.
Нойбауэр вылез из машины и решил пройти пешком и перелез через рухнувшую стену, которая перегородила улицу. Остальная часть дома не пострадала. Стена отпала, как занавес, поэтому можно было беспрепятственно заглянуть в квартиры. Открытые всем ветрам, лестницы рвались вверх. На первом этаже полностью сохранилась спальня, отделанная красным деревом. Обе кровати стояли рядом; упал набок только стул, правда, разбилось вдребезги зеркало. Этажом выше вырвало водопроводные трубы на кухне. Вода лилась на пол, а оттуда сверкающий тонкий водопад устремился прямо на улицу. В салоне стоял на своем месте красный плюшевый диван. Портреты в золотых рамах висели наискось на полосатых обоях. Там, где снесло переднюю стену, стоял человек; обливаясь кровью, он неподвижно смотрел себе под ноги. Сзади него металась женщина с чемоданами, в которые она пробовала запихнуть женские безделушки, диванные подушки и белье.
Нойбауэр почувствовал, что куски обвалившейся стены заходили у него под ногами. Он сделал шаг назад. Развалины продолжали раскачиваться. Он нагнулся и отбросил прочь от себя камни с раствором. Как усталая змея, вылезла серая, вся пропыленная ладонь и кусочек руки.
— Помогите! — закричал Нойбауэр. — Здесь еще кто-то! Помогите!
Никто не услышал. Он огляделся вокруг. На улице не было ни души.
— Помогите! — крикнул он человеку на втором этаже. Тот медленно вытирал кровь с лица и никак не реагировал.
Отбросив в сторону комок раствора, Нойбауэр увидел волосы, вцепился в них и попробовал потянуть.
— Альфред! — закричал он, оглядываясь по сторонам.
Машины уже не было.
— Сволочи, — проговорил он, вдруг непонятно почему свирепея. — Когда они нужны, их никогда нет.
Он продолжал работать. Пот лился за воротник мундира. Он не привык так напрягаться. «Полиция, — подумалось ему. — Колонны спасателей! Куда подевались все эти негодяи?»
Кусок раствора разбился и рассыпался, а из-под него высунулось то, что еще совсем недавно называлось лицом. Теперь это была плоская, перемазанная серой пылью масса. Нос был продавлен, на месте глаз — известковая пыль; губы просто-напросто исчезли, а рот представлял собой массу из раствора и редких зубов. Лицо превратилось в серый овал, над которым торчало несколько волосин. Из овала сочились капли крови.
Нойбауэру сдавило горло. Его вывернуло наизнанку; рядом с плоской головой вырвало весь его обед — кислая капуста, копченая колбаса, картофель, рисовый пудинг и кофе. Он попробовал за что-нибудь ухватиться, но рядом ничего не было, он снова стал блевать.
— Что здесь происходит! — спросил кто-то у Нойбауэра за спиной.
Человек подошел незаметно. Нойбауэр даже не услышал. В руках у него была лопата. Нойбауэр показал на голову в развалинах.
— Засыпало?
Голова чуть дергалась. Одновременно что-то шевелилось в серой массе лица. Нойбауэра снова вырвало. Он много съел на обед.
— Да он ведь задыхается, — крикнул, подскочив к голове, человек с лопатой. Он стал скрести руками лицо, чтобы найти и очистить от грязи нос; пытался проковырять пальцами то место, где должен был находиться рот.
Лицо вдруг стало сильнее кровоточить. Плоская маска оживилась в конвульсиях смерти. Теперь захрипел рот. Пальцы рук скребли раствор, голова со слепыми глазами тряслась. Но потом перестала. Человек с лопатой выпрямился. Он вытер грязные руки о желтую шелковую штору, вывалившуюся вместе с окном.
— Умер, — проговорил он. — Здесь внизу еще есть такие?
— Не знаю.
— Вы не из этого дома?
— Нет.
Человек показал на голову.
— Это ваш родственник? Или знакомый?
— Нет.
Человек окинул взглядом кислую капусту, колбасу, рис и картошку. Потом посмотрел на Нойбауэра и пожал плечами. Видимо, он не испытывал особого уважения к высокопоставленому фицеру СС. Его неприязнь вызвало и обильное питание на этом этапе войны. Нойбауэр почувствовал, что покраснел. Он резко повернулся и спустился с развалин.
Почти час потребовался ему, чтобы добраться, наконец, до Фридрихаллее. Она осталась целой и невредимой. Он взволнованно прошел по ней пешком. «Если на следующей поперечной улице не будет разрушенных домов, значит, мой торговый дом цел», — подумал суеверный Нойбауэр. Улица не пострадала. Две следующие тоже. Он воспрянул духом и ускорил шаг: «Попробую еще раз. Если на следующей улице первые два дома уцелели, тогда и я легко отделался. Так оно и есть. Только третий дом превратился в груду развалин. Нойбауэр сплюнул; его горло пересохло от пыли. Он уверенно завернул за угол в сторону улицы Германа Геринга и остановился.
Бомбы оставили глубокий след. Верхние этажи его делового дома были полностью разрушены. Угол здания вышвырнуло на другую сторону улицы, и он влетел прямо в антикварный магазин, а навстречу ему оттуда прямо на улицу вылетел бронзовый Будда. Теперь святой восседал на уцелевшем участке мостовой в одиночестве. Держа руки на коленях, он с невозмутимой улыбкой
