— Я могу действовать только на знаниях, которыми я обладаю, герр Бэдд. Если у вас есть действительные полномочия, вы должны позволить мне их увидеть.
— Конечно, вы знаете, мой друг, что последнюю вещь в мире, которую будет делать секретный агент, это предъявлять свои полномочия в чужой стране.
— Ни один германский агент не работает в этой стране, не имея какого-то начальника, который знает его и может поручиться за него. Скажите мне, кто этот человек.
— Я скажу вам, граф, что вы ошибаетесь. В этой стране надо мной нет начальников, я не должен здесь ни перед кем отчитываться, и я никому здесь не известен. По крайней мере, в моей настоящей роли.
— Конечно, герр Бэдд, вы знаете достаточно о наших делах, чтобы понять, что я не могу принять такое заявление без какого-либо подтверждения.
— Все, что я могу вам сказать, что если вы заставите меня идти дальше, то сделаете ошибку, о которой вы будете сильно сожалеть. Я лично назначен и являюсь секретным агентом лица, авторитет которого вы признаёте.
— Вы должны назвать мне этого человека.
— Даже, несмотря на то, что я нахожусь под словом чести, и, как джентльмен, не могу сделать это ни при каких обстоятельствах?
— Я полностью способен хранить тайну, герр Бэдд, все в Германии, кто меня знает, могут это подтвердить.
— Я сожалею, что я должен сдержать свое обещание. Что я попрошу, это разрешить мне дозвониться до Рейхсминистра генерала Геринга.
— Вы имеете в виду по телефону из этого места?
— Вы вынуждаете меня сделать это.
— Вы назовёте ему свое имя?
— Ни в коем случае. Я скажу несколько слов, по которым он меня узнает, и я полагаю, что вы признаете его авторитет.
— Как это часто бывает, герр Бэдд, генерал Геринг не имеет никакой власти надо мной. Я сотрудник посольства, и моим начальником является министр иностранных дел фон Риббентроп.
— Я сожалею, что мое знакомство с герром фон Риббентропом незначительно. Поэтому, вы вынуждаете меня попросить позвонить фюреру.
— Wirklich, Herr Budd? Вы можете звонить фюреру? Это уже действительно слишком много!
— Мне очень жаль, что вы ставите меня в положение хвастуна, граф. Последний раз, когда я посетил фюрера в Берхтесгадене, он был достаточно любезен и дал мне номер телефона в Вахенфельсе, простите меня, я привык называть этот дом его старым именем, а вы его знаете, как Бергхоф. Некоторое время назад фюрер попросил меня принести ему картину моего отчима, и я забыл оказать ему эту любезность. Если вы позвоните ему туда, где бы он ни был, и скажете, что пасынок Марселя Дэтаза хочет поговорить с ним, он поймет это, как код, и я уверен, что он скажет вам, что я человек социально и политически приемлемый.
Впервые непреодолимый объект показал признаки дрожания. Граф заявил: "Даже признав правдивость ваших заявлений, герр Бэдд, мне кажется, было бы весьма необдуманно пытаться звонить фюреру из иностранного государства по вопросу столь деликатной природы".
— Позвольте мне предложить альтернативу. Считаете ли вы разумным, позвонить Курту Мейснеру и попросить его прийти сюда немедленно по вопросу чрезвычайной важности?
— Я могу это сделать, но это было бы совершенно бесполезно. Курт уже заверил меня в своей теплой дружбе с вами, и он ничего не смог бы добавить, что изменило моё решение.
— Курт рассказал вам о нашей дружбе, граф. Но сказал ли он вам, что он знает об отношении фюрера ко мне? К сожалению, Курт не присутствовал при моём последнем визите в Берхтесгаден, когда герр Гитлер был достаточно добрым и излил свою душу и рассказал мне о своих истинных чувствах по отношению к французскому народу. По этому случаю, он поручил мне сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить недоразумения между Францией и Германией, и я воспринял это как приказание делать то, что я делал в течение прошлого года.
— Это секретная миссия, о которой вы говорили ранее?
— Ни в коем случае. Это была публичная миссия. Мне было поручено сказать всем, что я слышал непосредственно из уст фюрера, и я рассказал это сотням людей в самых высоких социальных и политических и финансовых кругах Франции. Курт слышал мои рассказы более чем один раз.
— Это то, в чём вы хотите, чтобы Курт уверил меня?
— То, что я хотел бы больше всего на свете, граф, чтобы Курт рассказал вам, что я сделал для него в условиях почти одинаковых с теми, которые заставили меня придти в ваш дом. Я не знаю, как много вы знаете о его работе на Рейхсвер после войны, я никогда не спрашивал его об этом, и я даже не намекаю вам рассказать мне об этом. Достаточно сказать, что он был в Париже в гражданской одежде и с чужим паспортом во время мирной конференции 1919 года. Он был шпионом, попадающим под законы военного времени, грозившие ему расстрелом. Он попросил меня о помощи, и я предоставил её ему мгновенно и без вопроса. В то время я был секретарем-переводчиком члена американской делегации на конференции. Мне было только девятнадцать, но я доказал свою способность, и заработал бы карьеру, если бы я решил следовать ей. Я тоже имел дипломатический статус, и мог бы легко объяснить Курту, какой риск я на себя брал, и какие высокие обязательства я несу перед моей страной. Но я ничего этого не сказал. Я просто привёл его к моей матери, которая скрывала его в своей квартире в течение недели, а потом я купил машину, и она взяла его в Испанию в качестве своего шофера. Курт знает, что мы спасли его жизнь, и много раз мне об этом говорил.
— Я в этом не сомневаюсь, герр Бэдд, и все это ставит меня в крайне неудобной положение. На самом деле Курт ничего не знает об особых обстоятельствах, которые определяют мою позицию, и ничего, что он может сказать,
