– Далеко ли до Нарвы? – спросил он, запахнувшись потеплее от колкого холодного ветерка, у полуобернувшегося к нему возницы.
– Не-е-е… – протянул тот, позевывая. – Через четверть часа, коль Бог даст, доехали бы.
– Давай обоз подождем, – спокойно сообщил ему Апраксин. – Успеем дотемна еще в Нарву попасть.
– Как прикажете, – согласился тот и тоже полез вниз с высоких козел, передав вожжи помощнику. Сзади подъехали сопровождающие главнокомандующего казаки с длинными, пристегнутыми сзади пиками, почтительно остановились шагах в пяти, спрыгнули на землю, принялись отирать пот с взмокших коней, расслабили подпруги, пользуясь коротким отдыхом. Они без слов поняли причину остановки, крутили головами в сторону, откуда должна была показаться вереница повозок и телег.
Обоз, который решил дождаться фельдмаршал, был известен всей армии, и даже в Петербурге о нем шутили, что без него Апраксин лишней версты не проедет, и скорее в поле заночует, ежели не будет уверен, что обоз с кухней при нем.
Степану Федоровичу друзья писали о тех пересудах, но он лишь отмахивался, считая, что если не будут говорить про обоз, то найдут другую сплетню. А обоз действительно был немалый – двести лошадей, везущих многочисленные фуры и повозки, составляли внушительную картину. Будучи в состоянии позволить себе подобную роскошь, Степан Федорович не желал отказывать себе в мелочах. И вместе с двумя десятками слуг, поваров, цирюльников, лекарей и двух священников с протодьяконом возил и походную часовенку и массу всяческой посуды на случай приема почтенных гостей. Он, как-никак, – фельдмаршал, командующий армией, и кому какое дело, что он везет с собой. Конечно, тот же граф Миних, привычный спать на земле или в стогу сена, вряд ли одобрил бы подобное, явись он сейчас в лагерь к своему бывшему когда-то дежурному при ставке капитану Апраксину. Но Миних жил, как умел, и при всей своей честности и неподкупности попал в долгую ссылку в Сибирь. А сейчас иное время и иное понятие о вещах.
– Скачет кто-то, – подал голос молодой кучер с козел, которому было видно дальше всех.
– Много верховых? – поинтересовался Апраксин, и в груди что-то сжалось, сдавило, дыхание стало вдруг хриплым, отрывистым.
– Один всего скачет. Военный, однако.
– Может, и не к нам? – высказал предположение адъютант.
– Скоро узнаем, – хмуро отозвался Апраксин, поправляя левой рукой шпагу.
Не прошло и нескольких минут, как к карете главнокомандующего подлетел и резко осадил коня верховой в длинном темно-зеленом плаще и черной поярковой шляпе, обшитой золотым галуном и с золоченой кокардой в центре. По каким-то неуловимым признакам Апраксин уловил, что офицер тот не боевой, а скорее из лейб-кампанейцев или из тыловых штабных, не нюхавших толком пороха, но зато имеющих сановитых покровителей, чьи поручения зачастую они и выполняли. Меж тем офицер, легко спрыгнув с лошади, небрежно бросил поводья адъютанту и почтительно поклонился главнокомандующему.
– Ваше высокопревосходительство, – негромко начал он, и по первым произнесенным им словам Апраксин окончательно утвердился – нет, не из военных и не из штабных, а именно из столичных прихвостней, чего он почему-то больше всего опасался. – Я послан к вам по неотложному делу, не терпящему отлагательства…
– Что еще за дело такое? – презрительно оттопырил нижнюю губу фельдмаршал, решительно перебивая офицера. – Кто вас ко мне направил? Почему не по уставу обращаетесь? Разболтались вконец в Петербурге! – Он готовился добавить еще что-то обидное, колкое, но холодный блеск, появившийся в глазах приезжего, неожиданно заставил его остановиться и дать тому договорить до конца.
– Дело сугубо конфиденциальное, – кашлянул офицер. – Хотелось бы изложить его вам с глазу на глаз.
– Мне нечего скрывать от своих подчиненных, – окончательно вспылил Апраксин, не терпевший наушничества в любом его виде, и решительно шагнул к карете, поставил уже ногу на подножку, когда услышал в спину:
– Письма, ваше высокопревосходительство…
– Письма? – не снимая ноги с нижней ступеньки, переспросил фельдмаршал.
– Вы должны понимать, о каких письмах я говорю.
– Кто вы такой, черт побери?
– Гвардии капитан Гаврила Андреевич Кураев, – звякнув шпорами, ответил офицер без малейшей заминки. Апраксину показалось знакомо это имя, и он, спустив ногу, внимательно вгляделся в него.
– Кем послан, говоришь?
– Вашим другом, о коем могу сообщить лично вашему высокопревосходительству.
– Черт-те что! – негромко выразил свое неудовольствие фельдмаршал и небрежно махнул рукой кучеру и адъютанту, чтобы оставили их одних. Те отошли на несколько шагов, и лишь после этого офицер, вплотную приблизившись к Апраксину, отчетливо выговорил:
– Меня прислал за письмами канцлер, граф Бестужев.
– Алексей Петрович? – изумленно поднял вверх седые, но все еще густые брови фельдмаршал.
– Именно он.
– О каких, собственно говоря, письмах речь? – Апраксин, оттягивая время, мучительно соображал, как поступить. Он сразу понял, какие именно письма просит этот решительный в разговоре с самим фельдмаршалом офицер. Но почему он должен отдать их? Почему Бестужеву непременно? То, что в письмах великой княгини таится некая угроза, он осознавал с самого начала. Но не станут ли они обоюдоострым оружием против него самого в руках канцлера, у которого, по его же выражению, друзья бывают «до случая»? Может, этот случай и представился именно сейчас, когда он, пусть пока не под конвоем, но, передав полномочия армией генералу Фермору, едет в Петербург? А что там? Если бы переговорить с Бестужевым, выяснить обстановку в столице, то можно было бы и решиться на что-то. – Есть ли у вас подтверждение от графа касательно ваших полномочий? – закинул он пробный камень, хотя заранее знал, что ему ответят. Так и вышло.
– Вы требуете от меня письма? – учтиво спросил гвардеец. – Нет, их сиятельство сказали, что письма в наше время довольно опасны, о чем вашему высокопревосходительству должно быть хорошо известно. Зато он назвал мне одно имя, которое я должен буду произнести, если вы усомнитесь в правильности моих слов. Тем более понимаю, что ситуация достаточно щекотливая…
– Именно, щекотливая, – фыркнул Апраксин. – Тогда произнесите это имя, коль уж заговорили сами о том.
– Екатерина, – отвечал гвардеец, понизив голос до шепота.
– Понятно, – сощурился Апраксин. – Именно этого я и ждал. Хорошо, пишите расписку, – он направился к карете с решительностью военного человека, принявшего решение.
– Простите, ваше высокопревосходительство, – остановил его голос офицера, – но и расписки вам дать не могу.
– Вот как? Грабеж средь белого дня, – почему-то вдруг развеселился Апраксин. – Какой ты, братец, право, скользкий, словно уж. И не ухватишь голой рукой.
– Что делать… Жизнь заставляет быть таким… И служба.
– Да уж мне ли не знать вашей «службы»? – скривился фельдмаршал и полез в карету. Там он вытащил из-под сиденья сумку желтой кожи, расстегнул литые бронзовые пряжки и, пошарив внутри, вынул наружу одно за другим две пачки с бумагами, перетянутых наподобие полевых карт просмоленной тесьмой. В одной из них он хранил письма, полученные от жены, в которых его супруга передавала ему столичные сплетни и слухи обо всем, происходящем в Пруссии, а также
