– Вымирающее племя ланцепупов, господин адмирал!
Неизвестно, поверили французы или нет, но охота удалась. На корабли погрузили несколько оленьих туш. Эскадра снялась с якорей…
Слово «ланцепупы», нечаянно вырвавшееся у Гомзякова, зажило своей жизнью.
Во Владивостоке и Никольско-Уссурийске образовалось тайное общество ланцепупов, состоящее из военных и гражданских лиц, состоящих на государственной службе. Общество просуществовало до самой революции 1917 года.
Ланцепупами называли себя и советские курсанты военно-морского училища во Владивостоке в послевоенное время.
Что означает слово «ланцепуп», не знал и не знает до настоящего времени никто.
Начиная с XIX века началось освоение этих земель русскими землепроходцами – казаками и промысловыми людьми. Весной 1966 года в Приморский край прибыли крестьяне-переселенцы из Астраханской и Воронежской губерний (14 семей), которые и основали село Никольское. В 1868 году население было сожжено хунхузами, затем восстановлено и стало быстро развиваться.
Число жителей вновь образованного населенного пункта было пополнено выходцами с Украины, массово переселявшимися на юг Дальневосточного региона Российской империи. Один из корреспондентов того времени Иван Иллич-Свитыч так описывал Уссурийск в 1905 году: «Это было малорусское село. Главная и самая старая улица – Никольская. Вдоль всей улицы по обеим сторонам вытянулись белые мазанки, местами и теперь еще крытые соломой. В конце города при слиянии Раковки с Супутинкой, как часто и на коренной Украине, устроен “ставок”, подле которого живописно приютился “млынок”, так что получилась бы вполне та картина, в которой “старый дид” в одной песне смущает “молоду дивчину” – “и ставок, и млынок, и вишневенький садок”, если бы этот последний был налицо. Среди русского населения, не считая казаков, малороссы настолько преобладают, что сельских жителей городской, так называемый интеллигентный, называет не иначе как “хохлами”. И, действительно, среди полтавцев, черниговцев, киевских, волынских и других украинцев, переселенцы из великорусских губерний совершенно теряются, являясь как бы вкраплением в основной малорусский элемент».
Мощный толчок к развитию Уссурийска в конце XIX века дало строительство железной дороги, сооружение железнодорожных мастерских и основание поселка Кетрицево.
В 1898 голу в результате слияния села Никольское с поселком Кетрицево и был образован город Никольск.
Перевод в село воинских частей оказал заметное влияние на его развитие. Военные не только сами обустраивались, но и проложили дорогу до Владивостока.
Уссурийск имеет статус исторического города России. Достопримечательность города – каменное изваяние черепахи, олицетворявшее долговечность. Подобные черепахи устанавливались на могилах лиц императорской фамилии чжурчжэней. Археологи продолжают находить на раскопках древних городищ предметы быта ранних государств на территории нынешнего Уссурийска.
В Уссурийске есть дом, который получил название Генеральского, видимо, потому, что в нем жили генералы и офицеры дислоцированного в городе штаба Дальневосточного военного округа. Дом этот поражает своими размерами и архитектурой: строился он уже при советской власти.
Рассказывают, что его, как и некоторые другие, наиболее значимые здания города, проектировал и строил инженер-архитектор Кубасов. Прибыл он в Уссурийск то ли из Москвы, то ли из Ленинграда. Почему-то Женя еще с детства запомнил его фамилию, видимо, из-за необычности истории.
Кубасов был женат на актрисе, выступавшей в Уссурийском театре. Любил он ее безумно и безумно же ревновал. Роста он был свыше двух метров при соответствующем телосложении. Женя его ни разу не видел, но, говорят, что при одном только взгляде на него сразу же вспоминались былинные русские богатыри. Актриса же была росточком ниже среднего, совсем хрупкая, можно сказать даже миниатюрная и, конечно, очень красивая. Эта пара всегда вызывала восхищение и умиление всех, кто их видел вместе. Не выдержав суровых реалий жизни в далеком провинциальном городке, актриса сбежала с одним из своих ухажеров в Москву. Архитектор с горя запил горькую. Он пропивал все деньги, которые мог достать, а так как обувь на заказ уже не мог шить, ходил в огромных калошах на босую ногу.
Рассказывали, что еще при жизни он передал свой скелет какому-то Хабаровскому музею. В минуты просветления этот талантливейший архитектор был милым, застенчивым интеллигентом и, даже напившись, никогда не буянил, молча переживал и оплакивал свою любовь и свою жизнь.
Никто не знал, куда и когда он сгинул. Но здания, построенные Кубасовым, до сих пор привлекают внимание своим архитектурным величием…
В середине августа Евгений вытащил из своего почтового ящика письмо, в котором секретарь приемной комиссии сообщал, что по результатам вступительных экзаменов он зачислен студентом кораблестроительного факультета политехнического института.
Воспитанный советской властью, как истовый атеист, Евгений должен был не верить в бога. Но мать рассказывала, что его крестили в какой-то сельской церквушке по дороге в эвакуацию и поэтому, мол, Господь даровал им здоровье и жизнь. Хотя на одном из переходов они попали под бомбежку и мать была легко ранена осколками самолетной бомбы.
В классе седьмом Евгений посвятил этому событию стихотворение, которое назвал «День рождения», а позже включил его в одноименную поэму:
Я родился в городишке старом,На реке казачьей, на Дону,В день, когда предательским ударомГитлер начал страшную войну.Надо мной врачи не хлопотали,Белоснежных не было палат…Взрывы, крик беспомощный вплеталиВ музыку далеких канонад.На полнеба растянуло крыльяСвастикой паучьей воронье!Мать меня собой прикрыла,И осколки врезались в нее.С мамой нас нашли солдаты,А потом какой-то городок,Госпитали, медсанбаты,Горькая дорога на Восток…Евгений не был суеверным и всегда пытался найти объяснение тому или иному сверхестественному событию. Находил, конечно, не всегда. А к зрелости уже знал, что «что-то такое непонятное, но мистически-могущественное» есть. Особенно он уверовал в это «что-то», когда сопоставил два события: одно из детства, а другое, которое произошло лет через пятьдесят.
В восьмом классе Женя тяжело заболел, и врачи надолго уложили его в уссурийскую городскую больницу. Соседи по палате оказались сплошь книгочеями: сутки напролет они читали толстенные фолианты, взятые в больничной библиотеке. А что еще оставалось делать в условиях бездеятельного больничного режима? Женя тоже любил читать книги. И едва немножко пришел в себя, едва болезненная слабость стала покидать тело, как он доковылял до библиотеки.
Что его подтолкнуло – неизвестно, но взял сразу всю трилогию В. Яна «Чингисхан», «Батый», «К последнему морю».
Читал взахлеб.
Правда, состояние здоровья было еще очень «нормальным». Температура часто подскакивала до высоких пределов, ознобистые лихорадки трясли тело, туманили сознание. В такие моменты силы покидали его, и удержать в руках книгу казалось невозможным. И тогда мысли отправлялись путешествовать в какой-то иной мир, абсолютно чуждый и – одновременно – абсолютно не пугающий воображение, казавшийся собственным: мир холмистых степей, по которым на приземистых скакунах неслись недвижимые, словно слитые со своими конями всадники, на
