Звонит Макс. Я не в состоянии рассказывать ему все по телефону, и мы договариваемся встретиться чуть позже. Я представляю себе, как расскажу ему все, а для начала раскрою правду о том, где пряталась Вивьен все это время, поведаю о выдуманной Адалине… и в конце концов дойду до смерти мальчика. Все это время я была одержима своей проблемой, жалела себя, возмущалась чужой подлостью и ждала, что жизнь исправит все за меня. Я даже понятия не имела, что значит бороться по-настоящему. К черту Джеймса Кэллоуэя и его зацикленность на себе! К черту всех, кто осуждает мои действия, не зная, как все было на самом деле. Вивьен показала мне, что значение имеют только те, кто делит с тобой жизнь: они знают правду. Для остальных это не их дело.
* * *Какое-то время я сижу во дворе церкви, продумывая следующий свой шаг. Джованни Моретти не видели и не слышали много лет, с тех пор как Вивьен проводила его взглядом, когда он покидал Барбароссу с единственной сумкой на плече.
— Он ушел в закат солнца, — сказала мне Вивьен, уезжая. — Я всегда считала, что небо послало ко мне ангела в его лице, но в тот момент почувствовала это острее всего…
Внезапно звук сирены останавливает поток моих мыслей.
Он так резко разрывает тишину, что я вынуждена поскорее пересечь церковный двор и выйти на улицу. Там меня встречает хаос. Толпа бежит к мосту — видимо, оттуда видна причина всеобщей суматохи.
— Что происходит? — спрашиваю я по-итальянски у стоящего рядом мужчины.
— Пожар в районе холмов, — отвечает он. Я поворачиваюсь и вижу вдалеке дым. — Говорят, замок Барбаросса горит.
* * *Не дослушав его, я бегу. Слышу едкий запах гари, над холмом поднимается столб серого дыма. Я не подозреваю, что мой итальянский настолько хорош, пока не останавливаю на обочине дороги парня и не уговариваю его одолжить мне велосипед. Я сую деньги ему в руку и через секунду уже кручу педали.
Движение на дороге блокируют пожарные машины, полиция и скорые, не давая проехать больше никому, поэтому я ныряю в ближайший переулок и петляю по узким улочкам, злясь, что не могу ехать быстрее, и мечтая не встретить препятствий на пути, чтобы я поскорее могла добраться до холмов, которые стали для меня домом. Домом. Это слово заставляет меня содрогнуться, потому что Барбаросса остается странным пугающим замком, на порог которого я ступила несколько недель назад. Но все же я несусь к нему, как стремилась бы к дому своего отца, к дому, где выросла, где умерла моя мама. Он важен для меня. Улочки становятся все уже, поднимаясь вверх, люди вокруг стоят, вглядываясь в горизонт, рев сирен держит всех в напряжении. Дыма становится все больше, он покрывает сединой чистое голубое небо, перестает быть просто поднятым в воздух пеплом и становится живым существом, особой формой жизни, питающейся любовью и ненавистью, сеющей смерть и хаос.
Я проезжаю мимо журналистки, ведущей репортаж по телефону, мимо мальчишек, снимающих происходящее. Никто из них не может представить себе холмы Фьезоле без Барбароссы, как и без лимонной рощи, без крохотных церквушек с их холодными на ощупь фресками и тихим звоном колоколов по утрам. По мере моего приближения дорога становится шире, запах сильнее, а рев моторов громче, теперь он смешивается с человеческими голосами, с громкими выкриками и приказами, сопровождающими работу бригады спасения. Спасения. Там ли Вивьен? Нет, она должна была уехать. В моей голове рождается мысль о Вивьен, о пожаре, о том, что стало его причиной, но вой сирены обрывает ее.
В конце концов я добираюсь до замка, вернее, до того, что от него осталось. Языки оранжевого пламени видны в окнах на верхних этажах, огонь шумит и плюется сажей. Я бросаю велосипед и иду к воротам: все равно мне не пробраться на нем мимо стоящих повсюду огромных машин, натянутых шлангов, поднимающихся лестниц — в этой толчее попытка проехать была бы обречена на провал. Барбаросса пылает, и вместе с огнем из его глотки будто вырывается сдерживаемый годами крик.
— Синьора, вам нельзя здесь находиться, — говорит один из карабинеров.
— Я живу здесь.
— Ваше имя?
— Люси Уиттекер — я подруга Вивьен Локхарт.
— А где сама Вивьен?
Я открываю рот, чтобы сказать ему, куда она направилась, — ее местонахождение нацарапано на листе, спрятанном в моем кармане, — но останавливаю себя.
— Здесь ее нет, — отвечаю я, и мои слова заставляют его расслабиться.
— Вы уверены?
Я киваю. У меня нет сомнений в этом, и, когда я вижу агонию объятого пламенем Барбароссы, яростную и безумную, понимаю, что моя догадка о Вивьен и пожаре была верна. Она не собиралась возвращаться. Ей будет некуда.
— Что случилось? — спрашиваю я, хотя и знаю это.
Офицер кивает на пылающую крышу.
— Чердак, — говорит он. — Кто-то бросил спичку. Кто бы это ни был, он хотел уничтожить здание. Похоже, пробрался местный хулиган, из этого района и раньше поступали жалобы. К сожалению, места, подобные этому, привлекают внимание, подчас и такого вот рода. Какой ужас, когда такое происходит с родовым поместьем. — В его глазах пляшут языки пламени. — Столько воспоминаний гибнет в огне.
Столько воспоминаний…
Они и заставили ее сделать это.
Моего собеседника просят вернуться к делу, а я остаюсь смотреть, как история превращается в пепел. И вдруг я замечаю фигуру, которая кажется мне знакомой. Человек сидит на сумке с вещами, прислонившись к стене. Сальваторе. Я подхожу к нему.
— Ее здесь больше нет, — говорит он, не отводя глаз от огня.
— Да.
— Это она сделала?
— Думаю, да.
Его лицо не выражает ничего, никаких эмоций.
— Ничего больше нет.
