— Не злитесь.
— Я не злюсь. Я просто говорю вам это, бэби, для вашей же пользы. Чтобы избавить вас от лишних хлопот.
— В этом вся разница?
— Да. Но миллионы таких дураков, как вы, этого не знают.
— Очень мило с вашей стороны, что вы мне сказали.
— Не стоит ссориться, бэби. Я вас слишком люблю. Но не будьте дураком.
— Нет. Я буду таким умным, как вы.
— Не злитесь, бэби. Засмейтесь. Выпейте еще. Мне пора идти.
— Вы все-таки славный малый.
— Вот видите. В душе вы такой же, как я. Мы — братья по войне. Поцелуйте меня на прощанье.
— Вы слюнтяй.
— Нет. Просто во мне больше крепости.
Я почувствовал его дыхание у своего лица.
— До свидания. Я скоро к вам еще приду. — Его дыхание отодвинулось. — Не хотите целоваться, не надо. Я к вам пришлю вашу англичанку. До свидания, бэби. Коньяк под кроватью. Поправляйтесь скорее.
Он исчез.
Глава 11
Уже смеркалось, когда вошел священник. Приносили суп, потом убрали тарелки, и я лежал, глядя на ряды коек и на верхушку дерева за окном, слегка качающуюся от легкого вечернего ветра. Ветер проникал в окно, и с приближением ночи стало прохладнее. Мухи облепили теперь потолок и висевшие на шнурах электрические лампочки. Свет зажигали, только если ночью приносили раненого или когда что-нибудь делали в палате. Оттого что после сумерек сразу наступала темнота и уже до утра было темно, мне казалось, что я опять стал маленьким. Похоже было, как будто сейчас же после ужина тебя укладывают спать. Вестовой прошел между койками и остановился. С ним был еще кто-то. Это был священник. Он стоял передо мной, смуглый, невысокий и смущенный.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он. На полу у постели он положил какие-то свертки.
— Хорошо, отец мой.
Он сел на стул, принесенный для Ринальди, и смущенно поглядел в окно. Я заметил, что у него очень усталый вид.
— Я только на минутку, — сказал он, — Уже поздно.
— Еще не поздно. Как там у нас?
Он улыбнулся.
— Потешаются надо мной по-прежнему. — Голос у него тоже звучал устало. — Все, слава богу, здоровы. Я так рад, что у вас все обошлось, — сказал он. — Вам не очень больно?
Он казался очень усталым, а я не привык видеть его усталым.
— Теперь уже нет.
— Мне очень скучно без вас за столом.
— Я и сам хотел бы вернуться поскорее. Мне всегда приятно было беседовать с вами.
— Я вам тут кое-что принес, — сказал он. Он поднял с пола свертки. — Вот сетка от москитов. Вот бутылка вермута. Вы любите вермут? Вот английские газеты.
— Пожалуйста, разверните их.
Он обрадовался и стал вскрывать бандероли. Я взял в руки сетку от москитов. Вермут он приподнял, чтобы показать мне, а потом поставил опять на стол у постели. Я взял одну газету из пачки. Мне удалось прочитать заголовок, повернув газету так, чтобы на нее падал слабый свет из окна. Это была «Ньюс оф уорлд».
— Остальное — иллюстрированные листки, — сказал он.
— С большим удовольствием прочитаю их. Откуда они у вас?
— Я посылал за ними в Местре. Я достану еще.
— Вы очень добры, что навестили меня, отец мой. Выпьете стакан вермута?
— Спасибо, не стоит. Это вам.
— Нет, выпейте стаканчик.
— Ну, хорошо. В следующий раз я вам принесу еще.
Вестовой принес стаканы и откупорил бутылку. Пробка раскрошилась, и пришлось протолкнуть кусочек в бутылку. Я видел, что священника это огорчило, но он сказал:
— Ну, ничего. Не важно.
— За ваше здоровье, отец мой.
— За ваше здоровье.
Потом он держал стакан в руке, и мы глядели друг на друга. Время от времени мы пытались завести дружеский разговор, но это сегодня как-то не удавалось.
— Что с вами, отец мой? У вас очень усталый вид.
— Я устал, но я не имею на это права.
— Это от жары.
— Нет. Ведь еще только весна. На душе у меня тяжело.
— Вам опротивела война?
— Нет. Но я ненавижу войну.
— Я тоже не нахожу в ней удовольствия, — сказал я.
Он покачал головой и посмотрел в окно.
— Вам она не мешает. Вам она не видна. Простите. Я знаю, вы ранены.
— Это случайность.
— И все-таки, даже раненный, вы не видите ее. Я убежден в этом. Я сам не вижу ее, но я ее чувствую немного.
— Когда меня ранило, мы как раз говорили о войне. Пассини говорил.
Священник поставил стакан. Он думал о чем-то другом.
— Я их понимаю, потому что я сам такой, как они, — сказал он.
— Но вы совсем другой.
— А на самом деле я такой же, как они.
— Офицеры ничего не видят.
— Не все. Есть очень чуткие, им еще хуже, чем нам.
— Таких немного.
— Здесь дело не в образовании и не в деньгах. Здесь что-то другое. Такие люди, как Пассини, даже имея образование и деньги, не захотели бы быть офицерами. Я бы не хотел быть офицером.
— По чину вы все равно что офицер. И я офицер.
— Нет, это не все равно. А вы даже не итальянец. Вы иностранный подданный. Но вы ближе к офицерам, чем к рядовым.
— В чем же разница?
— Мне трудно объяснить. Есть люди, которые хотят воевать. В нашей стране много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.
— Но первые заставляют их.
— Да.
— А я помогаю этому.
— Вы иностранец. Вы патриот.
— А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?
— Не знаю.
Он снова посмотрел в окно. Я следил за выражением его лица.
— Разве они когда-нибудь могли помешать?
— Они не организованы и поэтому не могут помешать ничему, а когда они организуются, их вожди предают их.
— Значит, это безнадежно?
— Нет ничего безнадежного. Но бывает, что я не могу надеяться. Я всегда стараюсь надеяться, но бывает, что не могу.
— Но война кончится же когда-нибудь?
— Надеюсь.
— Что вы тогда будете делать?
— Если можно будет, вернусь в Абруццы.
Его смуглое лицо вдруг осветилось радостью.
— Вы любите Абруццы?
— Да, очень люблю.
— Вот и поезжайте туда.
— Это было бы большое счастье. Жить там и любить бога и служить ему.
— И пользоваться уважением, — сказал я.
— Да, и пользоваться уважением. А что?
— Ничего. У вас для этого есть все основания.
— Не в том дело. Там, на моей родине, считается естественным, что человек может любить бога. Это не гнусная комедия.
— Понимаю.
Он
