Демид все так же стоял возле стола, упираясь кулаком в столешню, накрытую поистертой клеенкой. Он думал, куда же в самом деле девались деньги у тугодума-папаши?
— Да он их сгноил в кубышке! — вдруг осенило его.
— Кого сгноил, варнак?!
— Деньги сгноил! Наверняка. Пока твоя «гарнизация» сработала.
На Филимона Прокопьевича нашло затмение, будто на солнце среди ясного дня наплыла черная тень луны. Шутка ли! Демид наступил ему прямо на сердце — раздавил, как гнилую грушу. Лопнувшие деньги для Филимона были тяжким воспоминанием, что он долгое время всерьез побаивался, как бы ума не лишиться от такого переживания.
— Деньги сгноил, гришь? — заорал Филимон во все горло, рванувшись из-за стола, опрокинув свата Андро-на вместе с табуреткой. — Аааслабодите! Я ему морду сворочу набок! — рвался он из рук Фрола Лалетина и Санюхи Вавилова.
— Тятенька! Тятенька!
— Ох, Демид! Ох, Демид! Как тебе не стыдно! — ругала сестра Мария, поспешно покидая застолье вместе с мальчонками; ее девочки, перепуганные до икоты, жались в углу на деревянной кровати.
— Осподи! Мать пресвятая богородица! — частила Меланья Романовна, крестясь не на иконы, а на затылок Демида.
— Аааатрекааайся, вырооодоок!..
Меланья повисла на шее Демида:
— Отрекись, Демушка! Он вить, леший, сатане служит. Ипеть в новую веру переметнулся — пятидесятую!
— Молчай, старая выдра! — орал Филимон. — Я из вас обоих одним разом весь смысл вытряхну. Одним разом! Мургашка, хватай двустволку. Слышишь? Влупи им по заряду!
— Тя-а-атенька! — подвывала Фроська, бегая между отцом и братом, как бы притаптывая пожар: то к отцу подбежит, то к брату; ее черная расклешенная юбка то раздувалась от крутых поворотов, то опадала. — Чо не поделили-то, господи? Ребятишек, гли, перепугали!
Может, удалось бы мужикам удержать Филимона и Демида, если бы не Головешиха.
— Да ты сам-то каков, соколик?! — подскочила она к Демиду, грозя ему кулаком. — С фронта? С какого фронта? Не со власовцами ли стреблял своих же, как Андрей Старостин? Тот тоже выдавал себя за героя, а как потом открылось — был самым злющим власовцем. Этакими героями, как ты, дороги мостят!
— Власовец?! — хрипло переспросил Демид. Лицо его задергалось и перекосилось. Одним рывком он отбросил прочь Павлуху Лалетина с милиционером Гришей и, не размахиваясь, сунул Головешихе кулаком в подбородок. Тут и пошло. Филимон кого-то сбил с ног и сграбастал за грудки Демида. Трещали рубахи, отлетали стулья и табуретки. «Ааа, такут твое!»-пыхтел Филимон. «Шкура, шкура!»— дубасил отца Демид Филимонович. Сила силу ломала. Один из столов опрокинули. Тетушки с визгом и ревом вслед за Марией с ребятишками бежали прочь из избы. Меланью шквалом отбросило на деревянную кровать, и кто-то грузный навалился на нее спиною. Настасья Ивановна, кажись. Мургашка вопил во всю глотку, угрожая, что он всех перестреляет за Филю:
— Стреляй буду! Бей, Филя! Моя отвечай не будет!
Мургашка и в самом деле лез на кровать за ружьем, висящим на стене.
— Аааай, мааатушки! — завыла Настасья Ивановна. — Саааня, спаааси!
Санюха Вавилов сграбастал Мургашку со спины:
— На мою бабу лезешь, вша таежная! Прысь отселева!
— Кусай буду!
— А, клещ окаянный! — Санюха выбросил Мургашку вон из избы в сени.
А по избе метут, метут, как будто всех закружил внезапно налетевший смерч. Визг, истошный рев, хруст тарелок и чашек под ногами.
— А ежли по-праведному, так вот как! — развернулся кузнец Андрон и ахнул Филимона в челюсть. — Так штоб по-праведному!
— Тятенькааа!
— Отвали ты от меня на полштанины! — орала Головешиха, отбиваясь от милиционера Гриши, который изо всех сил удерживал ее. — Я ему, недоноску, другой глаз вырву!
— Тиха! Тиха!
Рикошетом влетело в затылок Санюхи. Он даже не сообразил, кто его гвозданул. Помотал башкой и, долго не думая, вырвал из железной печки трубу, размахнулся и трахнул по лбу Фрола Лалетина.
— Такут твою в копыто! Это тебе за председательство, моль таежная!..
— Ты штооо?..
На этот раз Фрол Лалетин помел по избе с Санюхой — железную печку раздавили в лепешку. Сопят, рычат и подкидывают друг другу под сосало.
Филимон и Демид свалились на пол, продолжая тузить друг дружку, перекатываясь из стороны в сторону.
Как раз в этот момент в избу вошла Анисья в распахнутом черном полушубке. На нее никто не взглянул. На перевернутом столе рычали Санюха с Фролом, оба дюжие, рукастые. Настасья Ивановна, выручая Санюху, тащила Фрола за ноги, а Фроська удерживала Санюху. Анисья видела только Демида и Филимона. Ей было так стыдно и горько за Демида, что она, кусая губы, спустив шаль на плечи, готова была расплакаться. Демид! Демид! Тот самый Демид, который для юной Анисы был необычайным героем, взаправдашним парнем, и она готова была бежать за ним в огонь и воду, если бы ей годов было побольше. И вот Демид — рычащий, свирепый, расхристанный. И это она его спасла от волков? А может, это не тот Демид, которого она спасла? Тот был какой-то жалостливый, когда смотрел с горы на деревню и по его лицу скатывались слезины…
— Тащите их за ноги, за ноги! — кричал милиционер Гриша,
— Веревки! Веревки! Где веревки? — тормошил Павлуха Лалетин Фроську, когда разняли Фрола Лалетина с Санюхой; Настасья Ивановна успела утащить Санюху из избы.
Наконец-то дерущихся разняли.
Упираясь в пол руками, поднялся Демид. От его гимнастерки и нижней рубахи болтались только лоскутья. Он их тут же сорвал и бросил на пол, камнем опустившись на табуретку.
Филимон, отдуваясь, голый по пояс, уселся на лавку в простенке между двух окон.
Все молчат, трудно переводя дух, и те, что дрались, и те, что разнимали.
Теперь все увидели трезвого свидетеля — Анисью.
Из губ и носа Головешихи текла кровь по подбородку.
— Полюбуйся, полюбуйся вот, доченька, какого ты героя спасла от волков! — хныкала Головешиха, вытирая кровь платком и подбирая шпильки.
Анисья метнулась к Демиду и впилась в него взглядом. Губы у ней подергивались. Все ждали, что она скажет ему.
Демид выпрямился и, будто обвиняемый при словах: «Суд идет!» — встал с табуретки. Лицо его кривилось, словно он пытался улыбнуться Анисье: «Я, мол, невиновен. Не признаю себя виновным».
Но он ничего не сказал.
— Это — это — это — что?! — едва выговорила Анисья с паузами, кусая губы. — Самосуд, да?! Самосуд?! — Она задыхалась
