штурмовому. И сразу на гряду. Внизу бой затухающий. Взвод исчерпал огневую мощь, другими словами, расстрелял боекомплект. А духов вокруг – с сотню, не меньше. И сближаются с нашими. Чтобы пленных взять. Тут ребята и начали рвать себя. Сначала один, потом второй, третий. Мы так и застыли. Ротный первый пришел в себя. Как заорет благим матом и очередь из пулемета. Тут и рота огонь открыла. Повыбивали духов быстро, они перед нами как на ладони были, спустились вниз и видим: половина взвода с командиром убита, остальные раненые. Магазины пусты, а в руках ножи да гранаты. До последнего патрона стояли. Прошли к воронкам, где бойцы подорвали себя. Лежат тела пацанов наших, в клочья рваные, а рядом с пацанами с десяток духов. Не сдался десант. А десант-то – тридцать пацанов восемнадцати- двадцатилетних да взводный, двадцать два года. А ведь могли, Вася, сдаться! Могли! И духи никого не тронули бы. В лагеря Пакистана переправили бы. А оттуда и на Запад дорога открыта. Такое тоже было. Но не сдались, не слиняли. Предпочли умереть! Сами себя подрывали, Вася, понимаешь? И, поверь, никто о деньгах или о благах не думал. Просто исполняли свой долг, как и положено, до конца. Потом много было боев. В одном и меня задело. Афган кончился. Но память о нем навсегда в сердце осталась. И как после всего пережитого «за речкой» я могу на службе, продолжая исполнять тот долг, ради которого сослуживцы жизни свои клали, взятки брать? Как, Вася? Кто ж я тогда перед пацанами своими погибшими буду? Гнидой последней? И пусть меня считают чудаком, кем угодно, мне плевать. Я служил, служу и буду служить так, как совесть подсказывает! Высокопарно звучит? Согласен! Но это так, Василий. И иначе быть не может!
Кузьмич отбросил сигарету в кусты.
Белугин положил ему на плечо руку, проговорив:
– Успокойся, Володь. Побледнел весь. Извини меня, дурака, я ж не хотел обидеть тебя. И память твою. Гадом буду!
Владимир посмотрел на товарища:
– Ты не обидел меня, Вася. Извиняться тебе не за что! Просто я слишком эмоционально объяснил ситуацию. Надо было бы спокойней, но спокойней, наверное, не смогу. Ладно! Закроем тему. Держи двадцатку, за бензин!
Белугин возмутился:
– За кого меня держишь? Чтобы я с тебя деньги взял? Охренел, Володь?
– Но бензин же жег?
– Да и черт с ним! Убери деньги!
– Возьми! В выходные, может, на рыбалку рванем. Дам своих возьмем, и подальше, на торфяное озеро. А? Как смотришь на это?
– Нормально смотрю. Но лучше без баб. Какая рыбалка с женами? Хотя один хрен не пить. Можно и с ними!
– Вот и заправишь машину.
Василий взял деньги, засунул их в карман рубашки Кузьмича:
– У меня канистра в гараже с неприкосновенным запасом стоит. Так что обойдемся и без твоих бумажек!
– Ну, смотри! Ты сейчас домой?
– На работу заеду, посмотрю, что за дела там, и нах хауз, а что?
– Ничего. Просто спросил.
– Да ни хрена не просто! Я что, не вижу? Будь спокоен, старлей, с пойлом я завязал. Сегодня еще помучаюсь, завтра нормальным буду.
– Ну, давай тогда?
– Давай!
– Спасибо, Вась.
– Не за что! Так насчет рыбалки заметано?
– Заметано!
– Хорошо. Сегодня обрадую благоверную. Первый раз в жизни на рыбалку приглашать буду. Событие! Представляю ее физиономию! Охренеет, сто пудов!
– Привыкнет. К хорошему привыкают быстро.
– И то правда! Ну, бывай, Володь!
– Бывай.
«Москвич» медленно отъехал от дома Кузьмичевых. Владимир прошел в хату, где супруга кружилась вокруг своей бабушки. Он прошел в темную комнату, где умещалась одна кровать. Прилег, накрывшись мягким лоскутным одеялом. Бессонная ночь прошедшего дежурства давала о себе знать.
Утром Быков вынес из своего гаража объемный пакет. Оглянулся. Вокруг никого. Бросил баул в багажник. Достал сотовый телефон, набрал номер Фомина.
– Фома! Я – Бык!
– Понял, что не Корова.
– У меня все готово к перевозке товара.
– Ты сейчас где?
– У гаража. Своего!
– Один?
