Дар этот имел свои недостатки: прощания с местами, которые нравились Мэнни, давались ему с большим трудом, требовали дополнительных затрат нервной энергии, потому что старик, который жил в нем, всякий раз нашептывал: «Больше такого не повторится».
Вот и решению положить конец долгому лету, растянувшемуся до октября, похоже, предстояло стать для Мэнни куда более болезненным, чем все прочие, связанные с отъездом или расставанием. Он чувствовал, что шли последние денечки последнего настоящего отпуска в его жизни. Поездка в Европу стала подарком родителей по случаю окончания колледжа, и он не сомневался, что, вернувшись, увидит на причале их милые, добрые и требовательные лица, знал, что в них прочитает: ожидание того, что он пойдет работать, вопросы о том, а чем он собирается заняться, желание помочь советом и делом, надежду, что он готов взять на себя груз ответственности взрослого человека. С этого мгновения все отпуска станут торопливыми, скомканными, глотками летнего воздуха между работой и работой. «Последние дни твоей юности, — вещал внутренний старик. — Корабль пришвартуется через семь дней».
Мэнни повернулся к спящему другу. Под одеялом Берт вытянулся во весь рост, длинный, тощий. Обгоревший нос торчал перпендикуляром. И тут все переменится, думал Мэнни. После того как корабль пришвартуется, они уже не будут так близки. Как в Сицилии, когда они прыгали со скал в море, как в Пестуме, когда карабкались по залитым солнцем развалинам, как в Риме, когда гонялись за двумя англичанками по ночным клубам. Как в дождливый день во Флоренции, когда они вместе в первый раз поговорили с Мартой. Как в этой долгой поездке в маленьком спортивном автомобильчике, в который они едва втискивались втроем, вдоль Лигурийского побережья к границе, когда они останавливались где хотели и когда хотели, чтобы искупаться или выпить вина в маленьких павильончиках под многоцветными флагами, развевающимися под ярким средиземноморским солнцем. Как в тот день в баре казино в Жуан-ле-Пэне, когда лейтенант объяснял им тонкости беспроигрышной системы. Как в веселые, счастливые предрассветные часы, когда они возвращались в отель, обсуждая очередной выигрыш, а Марта дремала между ними. Как в ослепительно яркий день в Барселоне, когда они сидели в верхних рядах залитой солнцем трибуны, возбужденные и радостные и, прикрывая глаза ладонями, смотрели на матадора, который совершал круг почета по арене, держа в высоко поднятых руках уши быка, а благодарные зрители бросали ему цветы и бурдюки с вином. Как в Саламанке и Мадриде, и на дороге, проложенной по соломенного цвета, жаркой, пустынной земле, простирающейся до самой Франции, когда они пили испанское бренди, крепкое и сладковатое, и пытались вспомнить мелодии, под которые в пещерах танцевали цыгане. Как здесь и сейчас, в маленькой, с выбеленными стенами комнатушке баскского отеля, когда Берт спал, а Мэнни стоял у окна, наблюдая за скрывающимся из виду стариком с ружьем и собакой, а в комнате над ними спала Марта, как всегда, свернувшись калачиком, словно ребенок. И спать она будет, обычное дело, до тех пор, пока они вместе не поднимутся к ней (они всегда поднимались к ней вдвоем, словно не доверяли друг другу это важное дело) и не скажут, что они запланировали на текущий день.
Комнату заливал солнечный свет. «Если за всю жизнь у меня есть право опоздать на один-единственный корабль, — подумал он, — пусть это будет тот, что послезавтра отплывает из Гавра».
Он подошел к кровати Берта, переступая через одежду, валяющуюся на полу. Постучал пальцем по его голому плечу.
— Мастер, встаньте и одарите нас блеском ваших глаз.
По установленному правилу тому, кто проигрывал партию в теннис, полагалось в последующие двадцать четыре часа называть победителя «мастер». Накануне Берт взял верх со счетом 6:3, 2:6, 7:5.
— Одиннадцатый час. — Мэнни вновь постучал по плечу Берта.
Берт открыл глаза, устремив взор к потолку:
— У меня похмелье?
— Вчера мы выпили за обедом бутылку вина, а потом по два пива.
— У меня нет похмелья. — По тону Берта чувствовалось, что открытие это очень его печалит. — Но льет дождь.
— За окном ясное, жаркое, солнечное утро.
— Все всегда говорили, что в это время года в этих местах обязательно льет дождь. — Берт лежал не шевелясь, надеясь на чудо.
— Тебе лгали. Выметайся из кровати.
Берт медленно спустил ноги на пол. Сел, худой, костлявый, голый до пояса, с большущими ступнями, в коротких пижамных штанах.
— Ты знаешь, почему американские женщины живут дольше американских мужчин, Толстяк? — спросил он, щурясь от яркого света.
— Нет.
— Потому что долго спят по утрам. — Берт вновь улегся, но ноги на кровать не закинул. — Планы у меня простые — прожить не меньше американской женщины.
Мэнни закурил, бросил сигарету Берту. Тот умудрился закурить, не отрывая головы от подушки.
— Пока ты тратил драгоценное время на детский сон, у меня родилась идея.
— Брось ее в ящик для предложений. — Берт зевнул и закрыл глаза. — Управляющий награждает седлом из буйволиной кожи каждого сотрудника, выдвинувшего идею, которая, будучи реализована на практике…
— Послушай, — оборвал его Мэнни, — я думаю, мы должны опоздать к отплытию этого паршивого корабля.
Какое-то время Берт курил, прищурившись, нацелив длинный нос в потолок.
— Некоторые люди рождены для того, чтобы опаздывать на корабли, поезда, самолеты, — изрек он. — К примеру, моя мамочка. Однажды она спасла себе жизнь, заказав на ленч второй десерт. Самолет взлетел, когда она подходила к регистрационной стойке, и тридцать пять минут спустя рухнул на землю, объятый пламенем. Никто не уцелел. Очень уж ей понравилось мороженое с давленой свежей клубникой.
— Перестань, Берт! — Иногда Мэнни выводила из себя привычка Берта ходить вокруг да около, выгадывая время для обдумывания решения. — Я все знаю и о катастрофе, и о клубнике.
— По весне клубника просто сводит ее с ума, — не унимался Берт. — Скажи мне, Мэнни, ты в своей жизни куда-нибудь опаздывал?
— Нет.
— Так целесообразно ли теперь, когда ты уже полностью сформировался, менять стиль жизни?
Мэнни прошел в ванную комнату, налил стакан воды. Вернувшись, застал Берта в той же позе: тот лежал, свесив ноги через край кровати, и курил. Мэнни встал у кровати и медленно вылил воду на загорелую голую грудь Берта. Тоненькими струйками она сбежала по ребрам на простыню.
— Ах, — вздохнул Берт, в очередной раз затянувшись. — Освежает.
Они рассмеялись, и Берт сел.
— Хорошо, Толстяк. Я не знал, что ты настроен серьезно.
— Я предлагаю остаться здесь, пока не переменится погода. Слишком уж тут ярко светит солнце, чтобы ехать домой.
— А что делать с билетами?
— Пошлем телеграмму в судоходную компанию и скажем, что поплывем позже. У них лист ожидания длиной в милю. Они будут только рады.
Берт согласно кивнул:
— А Марта? Может, ей уже сегодня надо быть в Париже?
— Марте не надо быть в Париже. Или где-нибудь еще. И
