Я был готов пройти сквозь огонь и пламя в любой момент, но Сестра Элиза… Её пугали эти огни.
«Прости меня, Сестра, за руки грубые», — с этими словами я брал её на руки свои, стараясь разглядывать землю под её ногами и не поднимать взгляда своего. Своими руками я причинял ей боль, нажимая на раны свежие. И сквозь слезы свои… она не вскрикнула. Не показала боли своей Братьям и Сёстрам нашим. Губы её были крепко сомкнуты, а пальцы рук сжимали одеяния мои от страха и боли невыносимой. Не упадёт она с рук моих, я уверен был в этом. — «Да поможет нам Отец-Создатель».
Каждый мой шаг приближал нас к огням жарким. Сердцем своим я чувствовал неладное, и чувство это я отбрасывал прочь. Во мне нет места сомнениям и страху! Гордо ступал я по тропе очищения! Наблюдал, как языки пламени танцуют вокруг нас! Как обручи деревянные трещат и трескаются, пугая нас своими предостерегающими звуками! Сестра моя Элиза шипела от боли сильной, нашёптывая молитвы губами дрожащими. Я же молчал. Не произносил и слова, спокойно проходя сквозь огонь и пламя. Не оглядываясь на трескающиеся обручи, рассыпающиеся за моей спиной! Не сходя с пути своего!
Я чувствовал, как огни пытались окружить нас, ослепляя жаром своим! Чувствовал, как уголь древесный падает на мой головной убор и плечи мои! И если же пламя очищения найдёт в Сестре моей грехи и пороки — я не отдам её! Лишь крепче схвачу я Сестру свою! Прижму к плечу своему и продолжу свой путь, вслушиваясь в её шёпот. Путь мой казался нескончаемым, но спустя мгновения, обливаясь потом и чувствуя усталость в руках своих — тело моё погрузилось в чистые воды. Вода эта смыла с меня сомнения и усталость, омыв тело моё волнами лёгкими. Чистыми были наши души. Непорочными. И я, своими собственными силами и целеустремлённостью, своей верою и правдою… доказал это.
«Язычники! Дети Даемоновы!» — внезапно закричал Епископ, обратив на себя взгляды удивлённые. Указывая на нас с Сестрой Элизой жезлом своим, он кричал что есть духу, отрицая чистоту душ наших. — «Они должны были сгореть в огнях святых! Обратиться в прах и пыль! Не читаны молитвы! Не благословлены души!»
«Что же нашло на вас, Отче Епископ?!» — в ответ на подобную клевету я повысил тон свой. В душе моей горело беспокойство и гнев, ибо Отче мой, что заставил меня пройти путями очищения, отрицал чистоту души моей! На предостережения Сестры моей я не обращал внимания, продолжая окрывать Епископа словами громкими: — «На глазах ваших я прошёл Крещение! Доказал всем вам, что душа моя чиста! Что Сестра моя Элиза — мученица, огнями и плетью оклеймованная — безгрешна!»
Я высказывал свою правду Сёстрам и Братьям своим, и не могли они упрекнуть меня во лжи! Не могли, ибо видели меня в огнях и пламени! Всё они видели! И только Епископ отрицал правду мою! Отбрасывал её прочь:
— «Безгрешной она может быть… но ты! Лик твой все ещё обезображен семенем тёмным! Ни разу не коснулась тебя рука огненная! Врата пламенные рушились за твоей спиной, не задев тебя даже щепкой горящей! Никому не по силам пережить подобный хаос!»
Невозможно было назвать эти вещи очередным случаем. Даже если я буду проклинать Даемоновы знаки своими устами — мне не поверят, ибо на мне осталось клеймо тёмное. Чёрный рог не исчез со лба моего. Не сгорел в очищающем пламени.
«Это было зна…» — был я готов перебить Епископа, но он ударил меня жезлом своим в горло, лишив меня дара речи. Сестра же Элиза не знала слов моих. Не могла перекричать Епископа. Она лишь укрыла моё горло ладонью, прижимая меня к плечу своему, пока Епископ кричал Братьям и Сёстрам моим:
— «Это может означать только одно: Рука Даемона оберегает их! Оберегает от святых огней и пламени жаркого! Взгляните на них, дети мои! Взгляните! Неужели Отец-Создатель может простить слуг тёмных? Неужели он оставит рогатую тварь — Даемонового Сына — гулять по землям грешным, среди Святых и непорочных?! Он не простит тех, кто не воспевает молитвы! Он не взглянет на тех, кто отрекается от слов священных! Он не одарит подобным пороком человека безгрешного! Брат ваш Иорфей — Даемонов Сын! Еретик! Слуга Тёмный!»
Сколько бы я не пытался оборвать цепь этой клеветы — безуспешны были мои старания. Братья и Сестры уже начинали покрывать меня проклятьями и клеймить меня словами грязными. Заливался я стыдом и гневом. Прятал лицо своё от всеобщего взора, отдаваясь в руки Сестры Элизы. Жезлом своим ударил меня Епископ, отводя Сестру прочь от меня. Взывал к Братьям и Сёстрам, отдавая меня на растерзание «Присяжным».
Каждая часть моего тела получала удар за ударом, и боль моя превращалась в агонию. Избивали меня и руками, и ногами, и Порядком зажжённым. Били без остановки и топили в чистых водах, проклиная каждое мгновение моей жизни. Мне… хотелось плакать. Рыдать, что есть духу. Молить о пощаде. На глаза мои начала литься кровь, и сознание моё начинало утекать вместе с ней. За что мне эта ненависть? За что…?
Тело моё было наполнено неописуемой болью. Агонией, которую мне никогда не приходилось испытывать. Эта боль перерастала то в жар, то в холод. Колола мою душу своими невидимыми иглами. И боль эта не давала мне сомкнуть глаз. Не давала душе моей выйти из тела, мучая и её.
Никто не увидит мучений моих, ибо скрыли меня от взора божьего под землёй грешной. Моё дрожащее тело бросили в темницу. В грязную клетку, стены которой были покрыты кровью и грязью. Церковь захотела оставить меня тут. Оставить меня гнить, без надежды на спасение. Тело моё немело, не позволяя мне двинуться. А если же в попытках моих появлялись успехи — неимоверная боль прижимала меня обратно к земле. Безнадёжны были мои старания. Судьба моя нашла свой конец. Эта неимоверная боль сожмёт меня в кулаках своих и выжмет из меня оставшиеся капли жизни, бросив моё бездыханное тело в тёмный угол небытия. А если же тело моё окрепнет — Братья наверняка отправят меня на костёр, где я
