Бой за Новодмитриевскую затянулся до ночи. Марков то несся верхом к переправе — доложить о ходе сражения Корнилову, — то возвращался назад, чтобы руководить боем. В итоге добровольцы оставили станицу за собой, а результаты были блестящими: Сводно-офицерский полк потерял всего двух человек убитыми и десять ранеными, а красный отряд, насчитывавший три тысячи человек, — около тысячи только убитыми. «Этот бой — слава генерала Маркова и слава Офицерского полка, гордость Добровольческой армии»[97], — вспоминал А. И. Деникин.
Именно день 28 марта и дал всему походу название Ледяного. На улице Новодмитриевской Марков повстречал «юную сестру милосердия Юнкерского батальона — Шуру» [98] и заговорил с ней о том, как она перенесла тяготы минувшего дня. «Это был настоящий ледяной поход!» — сказала сестра. «Да-да, вы правы!» — согласился генерал, и именно с его легкой руки это название прижилось и впоследствии распространилось с одного дня на весь поход… «Юная Шура» — это гимназистка-шестиклассница Ростовской женской гимназии Александра Александровна Викторова (в замужестве Бартош). Пройдя всеми трудными дорогами Белого дела, она эвакуировалась из Крыма в ноябре 1920 года, а в эмиграции обосновалась в Бельгии. Умерла автор термина «Ледяной поход» в Брюсселе 18 марта 1980 года.
Тридцатого марта было достигнуто трудное соглашение о соединении кубанских отрядов с Добровольческой армией. В итоге она была реорганизована, и Марков вступил в командование 1-й бригадой, в которую входили Офицерский и 1-й Кубанский стрелковый полки, 1-я инженерная рота и две артбатареи. Звучало довольно солидно, но на деле после кубанского пополнения армия по-прежнему выглядела очень скромно — чуть больше шести тысяч человек. Больше полка по нормам мирного времени, но ненамного. Впрочем, старыми мерками добровольцы себя уже давно не мерили: поход показал, что сто человек, если они возглавляются бесстрашным командиром и одушевлены общей идеей, стоят тысячи.
Дальнейшая цель похода была понятна всем, от рядовых до генералов — взятие занятого красными Екатеринодара. Этому предшествовал тяжелый бой у станицы Георгие-Афипской, во время которого Марков получил единственный за все время выговор от Корнилова («Сергей Леонидович! Я просил вас о ночном налете, а вы мне закатили дневной бой!»[99]). Зато и успех был полный: на станции захватили бронепоезд, 700 снарядов, множество патронов. Так же успешно прошла и переправа через реку Кубань. Это был один из самых рискованных моментов похода — если бы красные разгадали намерения Корнилова, Добровольческая армия, скорее всего, была бы истреблена полностью. Но трое суток переправы выдались спокойными. 9 апреля Корнилов отдал приказ о штурме Екатеринодара, при этом 1-я бригада Маркова была оставлена на южном берегу Кубани — прикрывать обоз и лазарет.
Такое решение Корнилова вызвало недоумение у многих в армии. Сам Лавр Георгиевич объяснял, что «поставь я на место его другого, в обозе поднимется кавардак. <…> Сейчас же раненые, зная, что они находятся под прикрытием генерала Маркова, спокойно лежат в своих повозках, и его присутствие очень бодрит их»[100]. Сергей Леонидович, понятно, был недоволен таким решением командующего и ворчал себе под нос: «Черт знает что! Попадешь к шапочному разбору…» Волновались и марковцы:
— Ваше Превосходительство, что же это? Всюду посылали в первую очередь, а как Екатеринодар брать — сиди в арьергарде?
— Без нас города, пожалуй, не возьмут, — утешал Марков своих.
Но 9 апреля он, как и все, был уверен, что красный Екатеринодар будет непременно взят. Достаточно будет одного удара, мощного порыва, и красные побегут. Именно так, на лихом порыве, добровольцы выигрывали все свои предыдущие бои…
Впрочем, реальность оказалась совсем другой. Крупный город оборонялся двадцатитысячным красным отрядом с многочисленной артиллерией, и держался этот отряд стойко. Белых было втрое меньше, но главное — у них катастрофически не хватало боеприпасов. Большую их часть израсходовали за день 10 апреля. Но отступать было уже некуда… С вечера 10-го с южного берега Кубани начали перебрасывать первые части марковской бригады, а днем 11 апреля в огонь были брошены все. Генерал лично возглавил атаку артиллерийских казарм на окраине города, и взяли их только благодаря Маркову. Когда 5-я рота Офицерского полка залегла под убийственным огнем, Сергей Леонидович, размахивая папахой, крикнул: «Вперед, еще немного — и казармы наши! Ура!» И этого оказалось достаточно, чтобы измученные бойцы рванулись на врага в штыки и выбили его из казарм… Потери составили около двухсот человек, но марковцы искренне радовались победе.
Впрочем, успех был лишь тактическим: 12 апреля положение стало еще более угрожающим для белых. На совещании у командующего прозвучали неутешительные данные: противник постоянно получает пополнения, у него вдвое больше орудий и два бронепоезда, он не испытывает нехватки в боеприпасах. Добровольцам же потери в живой силе восполнить некем. Впервые была зафиксирована «утечка» личного состава в тыл. В 1-й бригаде осталось около 1200 штыков, во 2-й — около 600, и каждый из этих людей теряет сознание от усталости… Словно в подтверждение этих слов, Сергей Леонидович задремал прямо на совещании, уронив голову на плечо И. П. Романовского. Когда Романовский толкнул его, Марков смущенно произнес, обращаясь к Корнилову:
— Простите, Ваше Высокопревосходительство, разморило. Двое суток не ложился…
На совещании Корнилов принял решение — продолжать штурм Екатеринодара на рассвете 14 апреля. Расходились генералы хмурые. Даже Марков, славившийся в армии оптимизмом, сказал Н. С. Тимановскому[101]:
— Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Если не возьмем и если возьмем — погибнем.
Но штурм этот не состоялся. Ранним утром 13 апреля осколками артиллерийского снаряда красных был убит Лавр Георгиевич Корнилов. Обычно принято называть этот снаряд «случайным», но, судя по воспоминаниям красного командира В. А. Сергеева[102], в 1969 году опубликованным в сборнике «Против Деникина», дела обстояли иначе: «В ночь на 13 апреля мальчонка, назвавшийся Гришей Малько, прибежал к штабу Д. П. Жлобы[103] и сообщил, что „на той стороне“ он видел много генералов и даже „самого главного, который похож на калмыка и кричит на всех“. — А ты запомнил, Гриша, в каком доме
