Впрочем, к этому времени Май-Маевский успел вернуться из строя в штаб — 17 декабря 1915 года его назначают генералом для поручений при командующем 11-й армией генерале от кавалерии В. В. Сахарове. Именно в этой должности Владимир Зенонович участвовал в Луцком сражении Юго-Западного фронта, позже получившем всемирную известность как «Брусиловский прорыв». А 8 октября 1916 года Май-Маевский стал командующим 35-й пехотной дивизией (137-й Нежинский, 138-й Болховский, 139-й Моршанский и 140-й Зарайский пехотные полки). Эта дивизия входила в состав 17-го армейского корпуса, который, в свою очередь, сражался в составе 5-й армии на Северном фронте. В отличие от «кипевшего» Юго-Западного, Севфронт мог считаться в общем-то тихим — попытки германцев прорвать оборону русских войск в Латвии были пресечены еще год назад, масштабных наступлений тут не было, шло то, что принято называть «боевой работой» — перестрелки, артобстрелы, бомбежки с аэропланов, рейды разведчиков, иногда локальные бои с целью улучшить положение.
Именно на должности комдива-35 Владимира Зеноновича Май-Маевского застало известие о перевороте в Петрограде и отречении императора Николая II. Абсолютное большинство старших военачальников России восприняли эту новость если не с энтузиазмом, то по крайней мере с воодушевлением. О реакции Май-Маевского на Февральский переворот мы не знаем, но последующий ход событий позволяет допустить, что генерал как минимум не принадлежал к числу командиров, которых причислили к «старорежимным» — напротив, он быстро понял и воспринял «требования момента». Во всяком случае, ему не пришлось пройти через унизительную процедуру «получения недоверия» от собственных подчиненных, он не лишился должности во время весенней «тучковской чистки»[233], когда из рядов армии были изгнаны под предлогом старорежимности множество заслуженных, проверенных огнем Великой войны полководцев. Напротив, 18 апреля 1917 года генерал-майор Май-Маевский был назначен командующим 4-й пехотной дивизией (13-й Белозерский, 14-й Олонецкий, 15-й Шлиссельбургский и 16-й Ладожский пехотные полки), то есть вернулся с Северного на хорошо знакомый ему Юго-Западный фронт, которому вскоре предстояло стать самым «ударным» фронтом страны. Более того, 4-я дивизия оказалась на острие этого удара, выполняла роль тарана, так что в некотором роде Май-Маевский оказался дивизионным командиром русской армии № 1.
Июньское наступление 1917 года, «наступление Керенского», могло войти во все учебники по военному искусству как образец отлично спланированной успешной операции, завершившейся полным разгромом врага. Но, увы, в наступление шла уже не Русская императорская армия, а «Революционная армия свободной России» — развращенная Приказом № 1 и Декларацией прав солдата и гражданина, отягощенная бесчисленными комитетами, делавшими боевую работу как минимум затруднительной, а часто просто невозможной. Там, где солдат удавалось воодушевить речами о революции, идеалах демократии, защите Родины и Свободы, они поднимались в атаку; в других же случаях часть начинала митинговать, обсуждая боевой приказ и решая — воевать или не воевать. Результаты могли быть самыми разными, вплоть до бессудного убийства командира. В этой обстановке выполнять обязанности офицера значило обладать непреклонной волей, непоколебимой уверенностью в себе и своем призвании и, конечно, безусловной личной храбростью. Всеми этими качествами в полной мере обладал и Владимир Зенонович Май-Маевский.
Наступление 6-го армейского корпуса, в состав которого входила 4-я пехотная дивизия, началось утром 18 июня, сразу же после того как стих артобстрел противника. И сразу же возникла заминка: цепь 13-го пехотного Белозерского полка пошла в атаку неуверенно, вяло, без лихости. И тогда впереди цепи неожиданно показался невысокий полный человек в генеральском кителе, с орденом Святого Георгия 4-й степени на груди. Вид комдива, бесстрашно шагающего к австро-венгерским позициям, вселил в сердца солдат отвагу, по цепи покатилось «ура!». Вражеская позиция была взята. Этот эпизод произошел у деревни Конюхи (ныне Козовский район Тернопольской области Украины). Одна из последних побед русской армии — победа под Зборовом, до которого от Конюхов всего 14 верст.
Героизм генерала в тот день принес ему еще две награды — мечи к довоенному ордену Святого Владимира 3-й степени (7 июля) и Георгиевский крест 4-й степени с лавровой ветвью (1 сентября, он имел номер 909 782). До лета 1917-го Георгиевский крест считался сугубо солдатской наградой, офицеры и тем более генералы к нему не представлялись. Но в разгар летнего наступления, 24 июня, Временное правительство разрешило вручать крест и офицерам «за подвиги личной храбрости», причем присуждалась такая награда общим собранием солдат части. Внешне такой крест отличался от обычного наличием серебряной лавровой веточки на ленте. Так что наградили Владимира Зеноновича те самые солдаты-белозерцы, которых он увлек за собой в атаку. Сразу заметим, что отношение к Георгиевскому кресту с лавровой ветвью в среде офицерства было двояким. Одни считали его своеобразным порождением «керенщины», неудачным гибридом, призванным сломать стену между офицерским корпусом и солдатской массой, и презрительно называли «метлой»; другие, наоборот, гордились «народным» статусом этой награды. К числу первых, например, относился барон П. Н. Врангель; получив своего «Георгия с лаврушкой» 24 июля 1917-го, он никогда его не носил, ограничиваясь полученным в 1914-м орденом Святого Георгия 4-й степени. А вот на многочисленных фотографиях Май-Маевского видно, что он надевал на китель и орден Святого Георгия 4-й степени, и Георгиевский крест 4-й степени — правда, без лавровой ветви на ленточке, что вообще-то могло ввести несведущих людей в заблуждение и заставить их думать, что в генералы Владимир Зенонович вышел из нижних чинов (впрочем, возможно и более прозаическое объяснение —
