В тот год Ядвиге Крыжевской исполнилось десять лет. На голубичнике ее оберегли от большого серого медведя Степа Лисицын и Родий, приемный сын Исая Ликина. Из поездки вниз по реке за прощением грехов Ядвигин отец привез на десятилетие дочери серьги, браслет и ожерелье с зелеными, как ее глаза, камнями. Еще Евстафий Крыжевский привез фотоаппарат с набором стеклянных фотопластин. «А как же проявлять и печатать?» На этот вопрос Евстафий крутил усы и усмехался, потому как, покупая у «Кунста и Альберста» фотокамеру, действительно не подумал о том, что отснятые пластины придется теперь отправлять в губернский город. Впрочем, вопрос решился как-то сам собой, и большинство, если не все, фотографий Малого Парижа и горожан первых пяти лет двадцатого века было сделано на немецкий фотоаппарат, привезенный строительным подрядчиком Евстафием Крыжевским.
Тогда же Крыжевский решил поставить кирпичный заводик. Здесь надобно сказать, что кирпичное производство в Малом Париже развито не было, поскольку на строительство, от тротуаров до кровли, шли лиственничник и сосна. Кирпич был нужен, по большому счету, исключительно печникам и доставлялся по мере необходимости по Реке из губернского центра. Конечно, каждый кирпичик получался дорогим, практически как оконное стекло. Но с другой стороны, лес был дешев, ну и… Короче, так на так и выходило. До тех пор пока лес был под боком, заниматься глиной, известью, песком, печами для обжига ни у кого из предпринимателей желания не возникало. Кирпич был неинтересен еще и потому, что легче, проще и быстрее «прибыля» получались на товарах, необходимых приискателям (сезон, когда артели заходили на прииски), или на том, что было ненужной роскошью (это уже по осени, когда артельщики возвращались в Малый Париж). Но времена меняются, строевой лес с каждым годом отодвигался от городка все дальше, и, как следствие, к тому времени, когда Крыжевский начал делать кирпичи, цена леса была уже достаточно высокой, несмотря на то что сплав вниз по Реке все равно оставался дешевле, чем доставка кирпича баржами с низовий.
Из первой крупной партии кирпича Крыжевские по заказу купца Окладова и золотопромышленника средней руки Юдина отстроили в самом центре Малого Парижа два аккуратных одноэтажных дома. Эти кирпичные дома до сих пор стоят чуть по диагонали от местного «Белого дома». В одном, принадлежавшем Окладову, долгое время был молочный магазин, а в другом, том, который юдинский, в середине пятидесятых разместили краеведческий музей.
Хорошее начало вдохновило Крыжевского, старшие сыновья которого к тому времени уже женились, обзавелись своими домами, но по-прежнему держались кланом, где все коммерческие решения принимал семидесятилетний «старик-поляк». Поэтому, когда Крыжевские (выкупившие право на пользование ближайшими залежами глины и белого песка) стали получать выгодные предложения от лесопромышленников, Евстафий, обычно сговорчивый, заупрямился и отвечал отказом даже тогда, когда Фома Бородин предложил ему за завод на выбор деньги или разведанные, но не разработанные прииски в Дондуках. «Дзякую, панове, — отвечал Евстафий Бородину, Касицыну, Лисицыну, Подрезову и всем, кто к нему ни обращался. — Дзякую, не интересуюсь».
Но через год после постройки первых двух домов из красного, закаленного в печах Крыжевского кирпича клан стал преследовать тяжкий рок. После отказа Фоме Бородину на возвращавшуюся с базара жену Евстафия среди бела дня напали неизвестные злоумышленники. Ее ударили по голове то ли свинчаткой, то ли тяжелой дубинкой. Забрали кошелек с деньгами и скрылись, оставив Крыжевскую лежать среди разбитых яиц. От удара, пришедшегося в висок, Крыжевская ослепла, онемела и, так и не оправившись, через шесть недель под вечер тихо отошла. Старик Крыжевский напрягал все силы для того, чтобы найти убийц, но… Следом несчастья одно за другим пошли на кирпичном заводе. Трое наемных рабочих отравились сивухой, и, хоть никто не умер, заложенная в печи партия кирпичей перегорела и ушла в брак. Следом на песчаном карьере засыпало двух китайцев, насчет которых, несмотря на то что у погибших в России не было никаких родственников, велось долгое следствие, вытянувшее все нервы хозяину завода. Предписание, выданное Евстафию Крыжевскому местными властями, обязывало уделить внимание условиям работы наемной силы, плюс к этому по решению суда налагало серьезный штраф. Затем от загоревшейся среди ночи летней кухни занялся дом одного из старших сыновей Крыжевского, бывшего в те дни по делам в Харбине. В дыму задохнулись невестка и первые внуки Евстафия. По городку пошел слух, что это все не просто так и что Бог и Богородица наказывают «поляка» за то, что они построили татарам-басурманам мечеть. «Он-то хоть и не православный, а все же христианин, так что же взялся-то за мечеть», — говорили промеж собой кумушки на базаре. Вернувшийся из Харбина старший сын Крыжевского пробыл в городке не больше недели и, не попрощавшись ни с отцом, ни с братьями, а только поцеловав в рыжую головку сестру свою Ядвигу, исчез. В то лето с прибывшим с верховий Реки пароходом пришла весть о пожарах в Дондуках и Бомнакане. В Бомнакане вместе со складами сгорела фактория, а в Дондуках — дом Фомы Бородина. На фактории вроде бы никто не погиб, а вот в бородинском доме сгорели заживо пять человек — старшая дочь Фомы Бородина, ее муж, двое русских рабочих прииска и один слуга-китаец. Сам Фома Бородин в ту ночь был то ли на прииске, то ли на заимке и только поэтому чудом остался жив. За голову старшего из сыновей Крыжевского Фома Бородин, выйдя из недельного тяжелого запоя после поминок, назначил награду, и, судя по тому, кто в то время «заходил поговорить» к Крыжевским, подрядился на охоту стрелок Штитман. Но поскольку старший ни с кем не прощался и ничего не объяснял, никто и предположить не мог, где тот скрывается. Некоторое время все было более или менее спокойно. В конце октября, только по Реке прошла осенняя шуга и с приисков потянулись артельщики, в одном из переулков был найден один из младших Крыжевских. Он лежал совершенно голый и белый под высоким дощатым забором, как будто прилег отдохнуть. Вечером его видели в одном из кабаков, что у базара, в компании то ли охотников, то ли артельщиков. Половой Демьян Филиппов обратил внимание, что Крыжевский был пьян «не так чтобы совсем никакой, но таки основательно», а вот когда ушел, ни Демьян, ни кто-либо еще
