— Они.
— И где они? Может, адресок скажешь, чтобы всё по-честному? Скажешь — и ступай себе с богом. Зачем тебе за чужие грехи плюхи принимать?
— Нет их. Далеко они.
— Где? Может, мы смотаемся по-быстрому? Хоть даже на самолете?
— Нет, не смотаетесь. На зимовке они в Антарктиде.
— Ну ты ухарь, — восхитился «пассажир». И резко, профессионально, почти без замаха, ударил его в грудь. Отступил и еще раз ударил, как боксерскую грушу. Расчетливо, сильно и куда надо. — Ладно, дело твое. Может, это и не ты, может — они. Но отдуваться — тебе за всех. Если надумаешь, вспомнишь — скажи. Бить перестанем. Слово офицера. Все слышали? Заговорит, ко мне его. И без глупостей. Без рукоприкладства.
Не для них — для него сказал. Выход оставил, единственно возможный — рассказать всё. И один хрен помереть, потому что «языков» не отпускают. Потрошат до самых… И зачищают, чтобы лишнего другим не сболтнули. Незавидная судьба у «языков». Незавидная его судьба будет…
— Ладно, терпи, парень. И думай — надо тебе это или нет? Чем раньше надумаешь, тем больше здоровья сохранишь. — И уже не обращая на него внимания, «пассажир» повернулся к своим: — Вы тут аккуратнее. И не тяните с этим делом долго. Чего ему мучиться? Слышите, бойцы?
— Как выйдет, — отвечали бойцы.
— Я поехал. Потом приберите за собой.
— Сделаем.
«Пассажир» сел в машину и уехал. И своих забрал. Не по этому делу они, видно, были. С другими задачами.
Те — уехали, обиженные остались!
— Ну, здравствуй, — сказали они.
И ударили в… И еще по… И пнули в самые… Его били и пинали расчетливо и больно. Долго и со вкусом. Потом били и пинали по тем местам, по которым уже били и пинали, чтобы было больнее. Чтобы невозможно больно было! До крика.
— А ну, дай я!
Удар… Удар… Кровь по лицу, по глазам, по губам. Похоже, череп раскроили.
— Стой! Хватит. Забьете сейчас. А кто зарывать будет, я? Я не буду.
Остановились, дышат тяжело. А он почти уже и не дышит, потому как каждый вдох болью отдается.
— Эй ты, вставай! Слышишь? — Пинок для бодрости.
Поднялся еле-еле.
— Ступай за мной.
Кое-как пошатываясь, оступаясь, почти не видя дороги из-за сползающей в глаза крови — пошли. Нет, не бьют его — убивают. Значит, получили на это добро, иначе бы не усердствовали без оглядки.
— Слышь, ничего сказать не хочешь?
— Нечего… мне… сказать.
— Ну, как знаешь…
— Куда… мы… идем?
— Местечко тебе присматривать. Хочешь здесь? Царское место среди соснячка. Милое дело здесь одному лежать. Это тебе не на кладбище в толпе. Эй, кто-нибудь, лопату там прихватите.
— Несем.
— Давай здесь. Чего гулять, не на пикнике.
Подошли, принесли, швырнули под ноги лопату.
— На, копай, у нас слуг тут нет.
— Воды дайте. Я же не вижу ни черта.
— Дайте ему воды.
Слили бутыль на лицо, смыли кровь.
— Видишь?
— Вижу.
Лес вижу. Сосны. Пригорок, где лежать. Хорошее место.
— Копай. Чего тянуть? Мы тебе помогать не станем. Сам себя обслуживай.
— Наручники снимите.
— Перебьешься. Приспосабливайся как-нибудь.
Руки спереди застегнуты, копать можно, но не хочется.
— Ты чего встал? Рой! — И тут же удар.
И еще. И еще…
— Давай, трудись. Быстро выроешь — бить больше не будем. Пристрелим, чтобы не мучился. Так что старайся, стимул есть.
Убедили. Подтащился к ямке какой-то, чтобы меньше копать, меньше надсажаться. Ткнул лопату в землю, ногой нажал. Отвалил землю. Отбросил. Хорошая лопата, добрая. Наточена остро. Легко грунт режет. Остро… наточена. Наточена!
И вдруг вспомнил собак на плацу, которых шинковали живых, лопатами. Точно такими же, штыковыми. Одним ударом надвое разрубали! Лопата — это не садовый инвентарь, а оружие. Так учил их инструктор. Оружие! И зовется лопата — штыковой!
Так что же он? Как телок на закланье? Не победить, так хоть жизнь подороже продать. И не мучиться. Не будут его стрелять, врут они — бить будут, забивать до смерти, куражась и удары отрабатывая, как на живой кукле. Не приходится ему ждать легкой смерти. Смерть свою, легкую, он может только с боя взять, заставив их на спусковой крючок нажать.
— Ну, ты чего замер?
— Сейчас, сейчас.
Ну что — это есть наш последний? Сколько их? Кого возможно достать? Вот этого. И этого. Всё. Тех троих — никак, далеко они. Сидят перекуривают, кулаки о землю от крови оттирают. От его крови.
Не достать их. Никак не достать!
Но и этих двоих довольно. Даже одного, чтобы милосердную пулю себе заполучить, чтобы не мучиться. И умереть по-человечески! В драке, в бою. А не могилку самому себе рыть. Пошел адреналин. Прояснился взгляд. Цепким стал. Детали видит. Расстояния… Но не должны они это заметить. Другую картинку должны видеть, совсем другую, для них предназначенную.
Как учил инструктор? Играйте, расслабляйте противника, в этом залог победы. В этом, а не в ударе! Удар — это лишь последний аккорд. Финал разыгрываемого вами спектакля. И потому играть надо безукоризненно, чтобы вам поверили, перестали в вас видеть противника, чтобы подставились вам. А иначе ничего не получится.
Играть! Как Качалов играть! Лучше него играть! Потому он — за аплодисменты. А ты — за жизнь. Играть! И лишь потом — бить.
Остановиться, замереть. Громко всхлипнуть с трясущимся подбородком. Слезу пустить. Да не мужскую скупую, а как баба — ручьем…
Ну как? Мало для образа? Маловато будет. А мы добавим.
Струю в штаны добавим. Это убеждает. Сильно убеждает! Слабак мужик, если в штаны мочится. Сломался вконец! Ну, что, видите пар? Видите расползающееся мокрое пятно, ведь для вас оно, для вас.
— Гля, обоссался со страху. Ну, блин, мозгляк! А говорили — боец. Мы, когда он нас резал, штаны не мочили. Дерьмо!..
