— Да, стараюсь не задумываться. Вот родится Лида, тогда будем думать. Оксана хотела жить в Париже, вернее, в предместье, но я что-то не уверен, что это лучший вариант. Возможно, на годик поедем в Чехию, там будет тихо и спокойно. А потом уж решим, где нам жить. Жалко, что в Израиль меня не пускают. Тебе, наверное, Оксана говорила? Там можно было бы осесть надолго.
— Да, Оксана говорила, что виновата какая-то старая история. Но чем в Израиле лучше?
— Там не очень лучше — летом жарковато, зимой дожди. Но там у Оксаны родственники: сестра, мать сестры, ее муж. И куча более дальних родственников. А с Лолой — сестрой, у них очень теплые отношения. Кроме израильских родственников у Оксаны только мать в Петербурге. А у меня вообще никого нет, ты знаешь. Если бы мы осели в Израиле, ее мать могла бы приезжать к нам на весну и осень. Очень мне не хочется продолжать колесить по Европе. Надоело за эти годы.
Анна хотела еще что-то спросить, но сверху спустилась Оксана. И тут же радостно заявила:
— Уговорила! Лола приедет к нам. Обещает завтра взять билеты и во вторник прилететь.
— Надолго?
— Я ее, Генри, не отпущу, до самых родов не отпущу. Пусть себе рабочий кабинет устраивает на третьем этаже. Ей же все равно, откуда командовать. Побудет здесь до начала октября. Надеюсь, что я дольше не задержусь. Надоело уже ходить огромной коровой.
— Хорошо, Оксана, я приготовлю сегодня вечером квартиру на третьем этаже, давно не смотрела ее. Наконец-то хозяйка появится здесь. Я же ее никогда не видела.
— Насмотришься за месяц, еще и надоест. Она не такая, как я: собранная, внимательно все осмотрит. Настоящая хозяйка.
14:00. 30 августа, вторник. Кафе «У Анны».
К кафе подъезжает Генри, в машине Лола. Оксана поджидает их в кафе. Лола входит и сразу обнимает вставшую Оксану.
— Извини, Лола, что не встретила. Видишь, какая я, даже гулять стала меньше. И поправилась на пятнадцать килограмм, ужас. Генри уже и обхватить меня не может!
— Что ты, Оксана, ты прекрасно выглядишь, вернее, вы с Лидочкой великолепно выглядите. Как она, часто играет?
— Да, часто балуется. То ножкой, то ручкой дрыгается. Но я рада, когда она играет. Если долго не двигается, пугаюсь.
— Если Генри не может обнять, дай я попробую.
Прижалась к Оксане, наклонилась, пытается послушать Лиду.
— Не услышишь ничего. Вечером останемся одни — я Генри прогоню, тогда и послушаешь ее.
Вошедший с чемоданами Генри отреагировал:
— За что меня прогонять? Я ничего не сделал.
— Мы с Лолой поболтаем вдвоем: сколько месяцев не виделись. А тебе незачем слушать наши женские разговоры.
Из кухни выходит Анна:
— Здравствуйте, меня зовут Анна. Я тут хозяйничаю в вашем доме. Буду рада познакомиться.
— Да, Анна, мне Оксана много рассказывала о вас. Я рада, что здесь такая хорошая хозяйка. Не знаю, что бы мы делали с домом без вас. Наверное, продали бы. А так удобно в Европе иметь место, где всегда можно остановиться. Но давайте будем без церемоний. Оксана говорила, что вы дружны, я тоже хотела бы этого.
— Я тем более. А теперь садитесь все за стол: давно пора обедать.
22:00. Спальня Оксаны.
Оксана уже легла, Лола сидит рядом с ней на постели. Уже послушала, как шевелится Лидочка, посмеялись вместе непонятно над чем. Оксана рассказывает:
— Я так боялась. Всего боялась. Думала, что Генри никогда не вернется ко мне. Не знала, как и где буду жить. В Петербурге — слишком плохие воспоминания о нем. Я ведь там насмотрелась на смерти: сначала бабушка, потом прабабушка, потом дед. Мама мной совсем не занималась, все некогда ей было. Вот потому и хочет теперь с Лидочкой хотя бы бывать рядом. Мы с ней каждую неделю разговариваем по скайпу. А отца видела только урывками. Возможно, поэтому так металась по Европе. Ты же знаешь, кратковременные, а то и случайные связи, наркота проклятая. Однажды, если бы отец не нашел меня в Шотландии и не сунул в реабилитационную клинику, так и загнулась бы там. А потом, после еще одного срыва и повторного лечения, — ужасная агония нашего отца. Я ведь просидела рядом с ним почти все последние недели, только перед смертью он отказался видеть всех и заперся в хосписе. Ты еще слишком маленькая тогда была. Тебе почти ничего не рассказывали.
— Да, Ксюша. Можно я буду тебя так называть?
— Да, конечно. Так меня в доме звали, и отец. Я тогда не понимала, что отец нас очень любит, обеих. Вначале даже ревновала: думала, что из-за тебя так редко вижу его. Только потом поняла, что это такой характер у него был — никогда не показывал чувства.
— А я почти не помнила его. Только когда перечитывала его записи, как-то начала представлять. В записях он живее, чем в той книжке о его жизни. Я эти записи потому и не отдала автору, и не разрешила печатать книгу от имени отца. В книжке он какой-то неживой.
— Я книгу так и не стала читать, тебе передоверила. А записи его — мы же вместе с ним в последние недели готовили. То есть я читала черновики, он слушал, диктовал изменения, а я корректировала файл. Я так и поняла, что он писал все это для нас с тобой, в первую очередь для тебя. Как будто извинялся.
— Ладно о прошлом. Как ты, вернее вы с Генри планируете дальше жить?
— Пока четко не планируем. Он предлагает расписаться в Германии. Я, конечно, согласна. Потом поживем в Чехии, сколько я выдержу, и будем думать, куда поехать. Во Францию он категорически не хочет, а жаль — мне в Париже нравится. В Израиль ему нельзя. Петербург — исключен. Итальянский я совсем не знаю, Генри говорит, но слабо, поэтому не хочет там жить постоянно. Наверное, придется жить в Англии, а на зиму уезжать в Испанию или в Италию. Не люблю я британскую зиму. Однако хватит обо мне. Как у тебя дела на личном фронте?
— Какие дела, о чем ты? Не было и не будет. Даже говорить не хочу на эту тему.
— Ну и зря. Надо же завести семью, детей, хотя бы одного ребенка. Иначе горько потом будет жить одной. Знаешь, это я повторяю слова Елены. Она очень жалеет, что не родила от нашего отца или от Володи.
— От Володи? Я знаю, что у них был роман, но не знала, что она задумывалась о ребенке.
— Тогда она ни о чем не думала. Просто пустила все на самотек, радовалась жизни. Теперь жалеет. Так что думай.
— Не хочу думать. Разрешишь мне жить около вас? Буду радоваться Лидочке, буду любимой тетушкой. А может быть,
