В тот раз Роупер увидел Зигрид впервые. Она и вправду была изумительно хороша – точно как описывала Кетура. Настолько хороша, что это даже пугало: волосы цвета серебра, высокие скулы. Серые глаза были такими светлыми, что в них трудно было смотреть. Зигрид не обладала таким же чувством юмора, как Кетура. Зато производила впечатление очень доброй и при этом несгибаемой женщины.
– Ты – тот самый лорд, который привез моего мужа домой в повозке с трупами? – спросила Зигрид при знакомстве с ним, намекая на ту хитрость, которая позволила им войти в Хиндранн.
– Точно так, миледи, – признался Роупер, пожав ей руку.
Он не совсем понял, шутит она или нет.
Женщина оглядела его с ног до головы.
– Пожалуй, прощу тебя за отвагу, которую ты проявляешь перед тем, что происходит на улицах, лорд.
Она выглядела очень строгой, но ровно до тех пор, пока не увидела Кетуру. Женщины обнялись, как старые подруги.
– Спасибо за последние дни, моя дорогая. Как ты?
– Преуспеваю, цвету, вдохновляюсь и воплощаю, – ответила Кетура беззаботно, и Зигрид рассмеялась.
Кетура последовала примеру Зигрид и забралась на баррикаду рядом с ней. Две женщины стали рассказывать истории по очереди. Кетура пересказала хиндраннские – те, которым научила ее мать, когда она была маленькой. В историях повествовалось о подвигах легендарных благородных воинов; в некоторых – о гномах, появляющихся из темноты и крадущих младенцев из колыбелей, а также о тех приключениях, с которыми возвращали детей обратно; в других фигурировали говорящие домашние животные, сначала безропотно терпевшие жестокость со стороны хозяев, но затем выбалтывавшие их секреты всей крепости.
Зигрид же родилась на востоке – там же, откуда пришли беженцы. Поэтому ее истории были иными: о девочке, пережившей ужасный шторм, после которого все стало по-другому; о загадочных случаях, происходивших с пастухами в ночное время; о таинственных объектах, которые находили в железорудных шахтах.
И, хотя собравшиеся у баррикады граждане стояли, плотно прикрыв одеждой рты и носы, Роупер видел, как оживают их сердца при виде рассказывающих истории женщин. Казалось, что зараженные подходят к ним слишком близко, но он знал, как отреагирует Кетура, если он предложит соблюдать осторожность.
Роупер оставил Кетуру в обществе Зигрид, а сам пошел дальше. Чтобы распространить свое влияние, Роупер старался охватывать личным присутствием как можно больше постов, в то время как женщины стремились к более индивидуальному общению.
Так проходил день за днем.
– Мне не хватает историй, – пожаловалась однажды вечером Кетура Зигрид.
Смеркалось. Солнце уже скрылось за стенами Хиндранна, но оранжевые его отблески все еще ложились на покрытые снегом крыши. Женщины шли к очередной баррикаде, у которой не появлялись уже два дня, чтобы воодушевить тех, кто был за ней. Скрипящий под ногами снег мешал идти уставшей к вечеру Кетуре.
– Может, тебе пора отдохнуть? – спросила Зигрид. – Чума до завтра никуда не денется.
– Отдохну попозже. Просто надо придумать что-нибудь еще.
– Ты выглядишь усталой, – сказала Зигрид, внимательно посмотрев на Кетуру. – Эти люди умрут – независимо от того, будем мы им помогать или нет. Мы всего лишь подаем пример тем, кто, возможно, выживет.
– Но ты же все время здесь! – ответила Кетура.
Зигрид одарила ее своей характерной улыбкой – немного сузив глаза и слегка дрогнув уголками рта.
– Я старше тебя. Я уже родила детей, исполнила долг и испытала счастье на несколько жизней вперед. Тебе же это только предстоит.
Кетура приподняла брови.
– Ты достойная жена гвардейца.
Зигрид улыбнулась.
– Разве хорошо быть гвардейцем? Чрезвычайно неблагодарное занятие: никаким авторитетом в мире нельзя заменить полное отсутствие свободы.
– Оно приносит славу, – заметила Кетура, втайне завидовавшая тому исключительному авторитету, которым обладали эти триста человек.
– Это правда, – задумчиво согласилась Зигрид. – Но какие люди могут жить ради славы? Только всем недовольные, полагаю.
Кетура нахмурилась.
– А Грей?
– Он занимается тем же, чем и мы здесь, – ответила Зигрид. – Служит.
Они повернули налево и оказались на нужной улице. Но она была пуста. Только четыре легионера мерзли на баррикаде, в то время как по ту сторону не было никого.
– Там те же тела, что были в прошлый раз, – заметила Зигрид.
Кетура заглянула за баррикаду. Дальше по улице на ложе из пепла лежали шесть трупов, развернутых лицом на восток. На снегу виднелось несколько черных пятен от давно выгоревших костров. Кетура развернулась к охранявшим баррикаду солдатам.
– На этой улице было много смертей?
– Полно́, – признался легионер. – Умирали десятками.
– Когда вы в последний раз видели живых?
– Два дня назад. Какой-то мужчина выложил труп и зашел обратно в дом.
Воцарилась долгая пауза. Зигрид обшаривала взглядом улицу.
– Значит, живых там больше нет, – наконец сказала она. – И тела сжигать больше некому.
– Целая община вымерла, – откликнулась Кетура.
Она смотрела на пустую улицу, слегка приоткрыв рот. Здания покрывал тонкий слой пепла, поднятого ветром на воздух и просыпавшегося над каменными стенами. Несколько деревянных ставней, оставшиеся полуоткрытыми, походили на глаза мертвых людей. В домах не ощущалось ни малейшего движения.
Зигрид посмотрела на Кетуру твердым взглядом.
– Мы уже ничем не сможем им помочь. Пошли, дорогая. – Она протянула руку молодой женщине, и та за нее взялась. – В крепости еще достаточно людей, которым нужна наша помощь.
В другом районе крепости Роупер также патрулировал улицы. В очередной раз за ним неотступно следовал несгибаемый Хелмиц. Роупер взглянул на своего спутника, шагающего упругим шагом. Тому, казалось, было совершенно наплевать на разворачивающееся вокруг них опустошение.
– Что тебе здесь делать, Хелмиц? Иди домой, со мной ничего не случится. Уворен наверняка надеется, что вскоре меня свалит чума. Я не могу допустить, чтобы болезнь унесла еще и тебя. Иди домой.
– Никуда я не пойду, лорд.
– Это приказ, Хелмиц. Уходи!
– Я не понимаю таких приказов, лорд, – ответил Хелмиц весело.
– Ума не приложу, как такой безумец, как ты, мог дожить до своих лет.
– Сам удивляюсь, лорд.
Роупера тронула верность Хелмица, но он не хотел, чтобы на его совесть легла еще одна потерянная жизнь. Особенно так близко. Его великодушие сыграло с ним злую шутку: он все сильней и сильней испытывал чувство вины за то, что продолжал пользоваться преданностью тех, кто был ближе… Несмотря на совершенную им ужасную ошибку.
Трупный дым висел на его плечах свинцовым плащом, заставляя сердце ныть болью. Он никогда не задумывался, почему захотел править. Теперь, оглядываясь назад, он предполагал, что захотел власти, потому что готовился к этому всю жизнь, а еще
