– Можно подумать их не любишь ты, – прищурился апарец, меряя взглядом эльфа, – все любят власть и деньги, и все их ищут.
– Примешь наше предложение, и твой поиск увенчается успехом, – прозвучало в ответ.
– Добре, – кивнул Гоя, и хотя видно было, что решения он еще не принял, алчный блеск в глазах указывал на то, в какую сторону разбойник скорее всего склонится, – а как же гоблины? – спросил он вдруг.
– А что гоблины, – насторожился эльф, догадываясь, о чем будет речь.
– По степи ползут слухи, что они собирают Орду…
– Чтобы собрать Орду, нужны тысячи тысяч, а не десяток полудохлых деревень, половина из которых живут в раздорах, – отмахнулся Камэль, кивая на светлую галерею, ведущую в противоположную сторону от покоев Хапа-Тавака, – отдохните с дороги и подумайте, чтобы к утру решить все окончательно.
– Твое гостеприимство подкупает, эльф, – сдержанно поблагодарил Камэля Гоя, подавая своим людям знак следовать за ним, – пришли нам хорошего пива и вина, да служанок помясистее, – желтые зубы снова плотоядно обнажились, – мои люди изголодались с дороги…
Рамаль видел, как в цитадель прибыли разбойники, но они волновали его мало. Из головы не шла умная и печальная собачья морда, полные бесконечной преданности глаза, понимающие и принимающие все, даже предательство хозяина.
В небольшом зале на перекрестье коридоров и галерей, ведущих в жилые покои, проходили переговоры с разбойниками. Без него. Рамалю не было до них интереса. Ему вообще не было больше интереса к делам Хапа-Тавака и волдэйской верхушки. В голове его что-то щелкнуло, а в расчетливой, жестокой душе что-то надломилось, оборвалось. Эльф испытал омерзение и ненависть сначала к сложившейся ситуации, потом к окружающим, и напоследок к самому себе. Гадкое, щемящее чувство родилось где-то в желудке и с тошнотой подступило к горлу. Гадость, мерзость, грязь.
Он сощурил глаза и шагнул из темноты в светлый открытый переход. Остановился, созерцая представший вид: окружающие цитадель могучие серые стены и буйные кудри непроходимых лесов за ними. Даже эта умиротворяющая, величественная картина не уняла душевной тошноты.
Рамаль изо всех сил прислушался к шуму ветра в кронах, пытаясь отыскать в нем упоение и покой, но мимолетное спокойствие нарушилось, не успев начаться. В галерею, отчаянно топая босыми ногами, влетела девка-служанка. Растрепанная, в сбитом набок корсаже, из которого выпала при беге одна маленькая бледная грудь, она мчалась со всех ног, отчаянно всхлипывая и тяжело дыша.
Увидев Рамаля, служанка кинулась ему под ноги и тонко завыла, давясь воздухом от перебитого дыхания. За ней из прохода не спеша вышли двое мужчин в рыжей коже. Они двинулись к Рамалю невозмутимо и уверенно, как хищники, знающие, что загнанная добыча никуда не убежит.
– Это наша девка, нам ее дал господин Камэль, – несколько неуверенно произнес один из них, обращаясь к Рамалю, который стоял в замешательстве, отвлеченный от своих терзаний.
Наверное, за пару дней до этого он не обратил бы на происходящее внимание, прошел бы мимо. Теперь чаша омерзения дополнилась последней каплей. Грязь, ложь, унижение… Рамаль судорожно сглотнул, презрительно рассматривая «гостей». Ему хотелось выхватить меч и выпустить кишки всем: и этим обнаглевшим людишкам, и маленькой грязной полукровке, пачкающей своими соплями и слезами его сапоги. Мерзость. Подчиняясь остаткам былой рациональности и расчетливости, эльф сдержался:
– Камэль перепутал, это моя личная горничная, – заявил он тоном, не терпящим возражения, – и я ее заберу.
Подчиняясь властному голосу эльфа, разбойники что-то пробурчали себе под нос и, покинув галерею, ушли в темноту переходов.
Рамаль хотел сделать шаг, но не смог – девчонка намертво вцепилась в сапог.
– Уйди прочь, – тряхнул ногой эльф, но служанка лишь отчаянно завыла и мотнула головой:
– Не гоните меня, господин, мне так страшно в жизни не было. Защитите меня от этих нелюдей, молю вас, защитите, – она ткнулась лицом ему под колено, фыркая и шмыгая покрасневшим носом.
– Отстань, – повторил Рамаль без особой надежды, – или к себе.
– Нет, господин, я не пойду, не прогоняйте, возьмите с собой, – девчонка задохнулась всхлипами и затихла.
Рамаль осторожно нагнулся и с силой отцепил ее руки от себя. Морщась, посмотрел, как она, брошенная теперь на произвол судьбы, тихо свернулась на полу и тонко заскулила. Бросив на трясущееся тело последний взгляд, пошел к себе.
Неожиданно в памяти всплыло улыбающееся простое лицо маленькой служанки. Это она всегда приносила в жилые комнаты живые цветы с улицы, бегала, смешно шлепая босыми ногами, звонко пела, елозя с тряпкой по холодному полу. Он вспомнил ее имя – Зенка…
За спиной раздались неуверенные едва слышные шаги. Рамаль обернулся. Девушка стояла позади, ясно было, что она шла за ним, стараясь остаться незаметной. Смерив служанку взглядом, эльф ничего не сказал, пошел дальше, возле личных покоев остановился, оглянулся. Зенка стояла в нескольких шагах, глядя на него жалостливо, виновато, словно приблудившаяся брошенная собака. Рамаль приоткрыл дверь, вошел к себе. Подумав, выглянул в коридор, девушка была на прежнем месте.
– Заходи, – кивнул, удивляясь собственной мягкосердечности, – быстрее.
Уловив в голосе господина ноты раздражения, Зенка не заставила себя ждать, тут же шмыгнула в комнату и замерла на входе.
– Можешь сесть там, – Рамаль кивнул ей на узкий диван, прячущийся за выступающим зевом камина, – и чтобы ни писка, ни шороха.
Служанка послушно выполнила приказ.
Рамаль забыл о ней через минуту. Сев за стол, он достал из ящика стопку писем и бумаг, перебрал медленно, задумчиво, затем сложил в дорожную сумку. Из другого ящика он вынул шкатулку с драгоценными камнями и, не заглядывая внутрь, отправил следом. Если бы в тот момент кто-то спросил его: «Что он делает и куда собирается?», Рамаль бы не ответил. В тот момент он был вовсе не в Волдэе, не в своих покоях, не за столом. Он погрузился в себе, перелопачивая и осмысливая все последние происшествия жизни. Чем больше он думал, тем сильнее осознавал, насколько претит ему все происходящее.
Когда стрелки старинных часов в мраморном футляре перевалили за полночь, Рамаль встал из-за стола и направился к своему ложу. Это был узкий невысокий лежак давнего вдовца, закоренелого холостяка, посвятившего себя делу и напрочь забывшему об амурах.
