Вскоре Барановски пригласил Джона к себе на квартиру, обставленную шведской мебелью, с небольшой коллекцией картин полуопальных советских художников. Закусывали на кухне, ничего не пили, кроме дурманящего, крепкого Эрл Грея из настоящего Веджвуда, улыбались друг другу, само собой перешли в спальню, и было прекрасно. Так счастливо закончилось одиночество Джона Уоррена, жизнь стала простой и легкой, все проблемы ушли на задний план, Барановски оказался большим оптимистом и превосходным рассказчиком, блестяще знавшим и английскую, и русскую историю.
– Да, коммунизм жесток, но разве не была жестокой диктатура Кромвеля? Русские просто не доросли до англичан и переживают период, который вы прошли еще во времена Алой и Белой розы. Вся разница между нами и вами – лишь во времени.
– Я счастлив, что мы встретились. – Джон был взволнован и не скрывал этого.
– Нам обоим повезло, – не остался в долгу Барановски. – Если хочешь, я познакомлю тебя со своими друзьями. Это талантливые честные люди, тебе будет интересно с ними. У меня только одна просьба: не рассказывай ничего своему начальству. Ни обо мне, ни о моих друзьях. Иначе меня могут уволить из посольства.
Это было хорошо понятно, еще в Лондоне он привык держать язык за зубами, когда дело касалось его личной жизни, в конце концов, он был частью небольшой тайной секты, презираемой грубым большинством. Не боится ли Барановски КГБ? Тот не скрывал, что боится, но зачем «голубые» нужны органам, если они ловят шпионов? У западников психоз проник в кровь: повсюду им мерещится КГБ с микрофонами и злодеями, а ведь чисто технически невозможно прослушивать всех, как Большой Брат у Орвелла!
Уоррен улыбался и счастливо кивал головой – он верил каждому слову своего нового друга.
В здании на Лубянке шла обычная работа.
Высокий и худой, торчавший над столом, как пальма в кадке, генерал Чикин листал дело Уоррена. Человек он был обстоятельный, пришел в органы с партийной работы, в свое время окончил знаменитый Институт философии и литературы и до сих пор дружил со многими известными литераторами. К тому же он, подобно Набокову, коллекционировал бабочек, имел пятерых детей от одного брака (!) и отличался не свойственным начальникам добродушием. Генеральский кабинет из красного дерева был вывезен в свое время из Германии, точнее, его отобрал шеф Смерша Абакумов у одного строптивого генштабиста, которого посадил: полированный стол, старомодные книжные шкафы, набитые классиками марксизма-ленинизма и конфискованными справочниками и энциклопедиями вроде Брокгауза или Ефрона.
Над генералом висел традиционный портрет Ленина с рукой, воздетой к коммунистическим небесам, на столе рядом с массивным бронзовым прибором стоял бюст железного Феликса, а вообще-то облик Чикина в очень советском, плохо пошитом светлом костюме не вязался с озабоченными и вдохновенными физиономиями вождей.
О гомосексуализме Петр Иванович Чикин был наслышан еще на лекциях по древней истории в ИФЛИ и относился, как ни странно, к этому позорному занятию с юмором и терпимостью.
– Значит, согрешил! – смеялся он. – Так кто же он? Девочка или мальчик?
– Девочка, товарищ генерал, как я и предполагал. На их языке – пассивный! – разъяснял Громов.
– Будто я не знаю! – Петр Иванович даже обиделся. – С пассивными легче работать. Они влюбчивы, как школьницы, из них можно хоть канаты вить. Скажу честно, я до работы в органах и не подозревал, что в нашей стране еще сохранились «голубые». Правда, однажды, когда работал в тамбовском райкоме, поехал в командировку и оказался в одном гостиничном номере с армянином, кажется председателем какого-то совхоза. Однажды он угостил коньяком, поговорили и легли спать. И вдруг чувствую, что кто-то залез ко мне в постель… да я ему, извиняюсь, чуть всю штуку с потрохами не оторвал!
Ходом дела генерал остался доволен, однако не советовал спешить, подключить к Уоррену моцартов своего дела, а Барановски вывезти, чтобы зря не светился. Громова эти указания в восторг не привели, затяжек он не любил и, главное, очень хотел получить орден к очередному юбилею ЧК-ОГПУ-КГБ. Какая разница, сколько моцартов трудятся над объектом? моцарты они или сальери? в любом случае компромат уже налицо и нечего тянуть кота за хвост.
Между тем влюбленная Мэгги страдала и делилась своими муками с Пэт. Мэгги влюблялась часто, и в основном в женатых мужчин, что обычно сопровождалось тайными свиданиями с их нервной спешкой и заканчивалось одинаково трагически: о преступной связи узнавала жена и брала бедную Мэгги в оборот. Появление холостого Джона вселяло надежды. Однажды они поужинали в «Метрополе», но от приглашения домой на рюмку шерри он уклонился, эту явную аномалию Мэгги объясняла провинциальностью своего кумира, его старомодностью и даже – о боже! – невинностью в двадцать восемь лет! Как же еще объяснить его отказ зайти к Мэгги?
– Может, у него венерическая болезнь? – засомневалась совсем не романтическая Пэт. – Или он импотент? У меня этот красавчик не вызывает никаких эмоций. Иногда мне даже кажется, что это женщина, переодетая в мужчину.
– Тебе лишь бы сказать гадости, Пэт. Просто это неординарный, очень сложный человек. Наверное, поэтому я и люблю его. Через полгода меня собираются перевести в Вену, я не представляю, как буду жить без него.
Джон Уоррен жил совсем в других эмпиреях, дружба с Барановски изменила его, жизнь в Москве вдруг заиграла всеми цветами радуги, да и работа спорилась лучше, что не укрылось от глаз Барнса.
Изучали вместе Москву. Барановски показал Джону и переулки Арбата, где жили гении, и дворянские особнячки, где гостили великие, и причудливый дом архитектора Мельникова – ничего подобного не было даже в Лондоне! – сводил к сероватому особняку на Вспольном переулке, там жил сам шеф тайной полиции Лаврентий Берия, сравнительно недавно расстрелянный за сотрудничество с английской разведкой и необузданный разврат.
Однажды наслаждались «Гаянэ» в Большом, после спектакля пошли за кулисы, там их встретил Владлен, длинноногий красавец с точеной фигурой, звезда балета стирал пот и грим со счастливого лица большим цветным полотенцем, благосклонно выслушал комплименты визитеров и тут же пригласил домой на незатейливый фуршет, – ах, артисты любят ночь, нервы на спектакле разыгрываются и долго не утихают, подобно разбушевавшемуся морю.
У Барановски заболел отец, к которому он обещал заехать, Джону неудобно было идти одному, но Барановски убедил: отказ гению выглядел неприлично. К тому же с великими мира сего Уоррен
