Мы вплыли в ресторан, и официанты превратились в окаменевшие столбы со сверлящими взорами – ведь не каждый день залетает такая странная пара. Я чувствовал на своей спине буравящие рентгены, я слышал мелкие смешки: с кем же пришла эта экстравагантная старушка – божий одуванчик? с единственным сыном? с верным братом? с партнером по бизнесу? Ха-ха! Наивные люди, это же сучонок – любовник, наглый жиголо, срывающий с нее дикую деньгу, герой полового сервиса для старушек! Бедняга! Ведь не так легко слышать каждую ночь, как грохочут ее столетние кости. Как я страдал! И, конечно, не только от смешков за спиной, но и от потенциального риска: ведь наша картинная пара отпечатывалась в любых мозгах – невыносимо для разведчика, всегда жаждущего быть незаметным и серым, как тигр в ночной пустыне. Ищи выход, старлей!
Зато Катрин блистала умом, интересовалась философией, читала Хайдеггера и Сартра, в молодости увлекалась Карлом Марксом. Жизнь прожила в одиночестве, которое чувствуется остро, особенно в чужой стране, отсюда и желание общаться с внимательным, чутким, живо реагировавшим на каждое слово, очаровательным. нет слов, нет слов! Политика ее давно не интересовала, секретность приелась, и желание нормально общаться намного перевешивало обычные (и обоснованные) страхи контакта с русскими. Первый ужин похож на университетское собеседование с абитуриентом, когда важны и анкетные данные, и общее развитие, и особые приметы. Курила Катрин нещадно, причем едкие «Голуаз», я задыхался и попытался укрыться в дыму черчиллианской сигары, к рюмке прикасалась редко («пьет умеренно», это для агентурного дела) – первый ужин проходил радостно, как фейерверк.
«Я впервые здесь в столице встречаю такого интересного человека.» – это, конечно, я, с оскалом белоснежных зубов, элегантный, как десять тысяч роялей, не забывавший (к черту официанта!) наполнять бокал французским шампанским «Мумм». – «Надеюсь, мы будем друзьями, знаете, я не люблю политику, хотя ею и приходится заниматься в посольстве.» – это хитроумный старлей, унюхавший настрой. «Я тоже.» – «Хорошо бы, чтобы наши встречи остались чисто личным делом. Трудно все объяснить, но тут в стране некоторые люди пытаются бросить тень на русских», – это снова я, и это называлось первым элементом конспирации и ложилось в досье в рутинной фразе «Договорились не афишировать контакт».
Успех! успех! ноздри мои раздувались от счастья, как у борзой, идущей по следу. Я проводил даму к «Пежо», поцеловал на прощанье руку, стараясь смотреть мимо морщинистых тонких пальцев, унизанных перстнями и одуряюще пахнувших куревом, через этот ад я прошел мужественно, и на моей физиономии можно было прочитать только блаженство. И действительно, блаженство! что может быть радостней в жизни разведчика, чем появление перспективной разработки, да еще шифровальщицы? Это – как внезапное озарение, как «Я встретил вас, и все былое.» – и мир прекрасен, уходят дурные мысли, не тянет печень, отменно пищеварение, не мешает плоскостопие, в семье наступает благоденствие и согласие, и чета, не ссорясь, в обнимку выписывает шмотки по «Квеллю».
Дело завертелось, – руби канаты сразу, пусть корабль уйдет в густой туман, подальше от чужих глаз: не звонить-не писать-никому-ничего-никогда-вечно!
Следующая встреча снова в ресторане, снова мерзостные взгляды официантов. Тут уже пришлось превратиться в ноющего гурмана-сноба.
– Ах, какая ужасная здесь кухня! Впрочем, и в других ресторанах подают дерьмо. Разве можно сравнить эту стряпню с домашней трапезой? Утка в духовке с яблоками, жареные щечки ягненка, баклажаны по-домашнему. (Ничего из этого готовить я не умел, правда, научился делать паэлью валенсиана, мажорно смешивая поджаренный рис с дарами моря, – героическая симфония, после которой жена неделю, стеная и плюясь, выгребала из кухни грязь.) Как хочется вкусно, по-настоящему поесть, да и поговорить по душам, когда не мешают тупые официанты!
На третьей ресторанной встрече мое тошнотворное нытье наконец-то дошло до Катрин, и она пригласила меня к себе домой, правда, принесла извинения, что терпеть не может готовить. Я в ответ всплеснул руками и посулил поджарить ей даже молочного поросенка с гречневой кашей (интересно, как бы я его нес в мешке?) и заодно почитать по-английски любимого Томаса Стернза Элиота. Дело не в интеллектуальном пижонстве, а в том, что интуиция подсказывала: на квартире придется балансировать на канате без всякой сетки, и поросенком тут не отделаться. На страстное соитие в разведке КГБ требовалась санкция руководства в Москве, да и я себя в роли влюбленного представить не мог даже при всей своей верности партии и правительству. Разве что если надеть на Катрин маску Мэрилин Монро.
Первый визит я обставил пышно, в самом шикарном магазине набрал горы яств (ничего советского не брал, вдруг дворника охватит любопытство при виде баночки из-под советских шпрот в помойке?). Какие-то неимоверные салаты, бережно уложенные продавцом в специальные непромокаемые пакеты, несколько видов малосольной рыбы и два уже приготовленных нежно-розоватых лангуста. Банка улиток вместе с набором раковин, куда их, голых, требовалось засунуть перед готовкой, замазав сверху укропным маслом, и конечно же пара бутылок уже одиозного «Мумм» (запасы планировал растянуть на две-три встречи). Не омаром единым – приволок я с собой и солидный альбом современной живописи. Тут мы галопом по Европам окунулись во все «измы», потоптались на русском авангардизме (я вещал, словно дружил и поддавал вместе с Малевичем и Татлиным). Затем я выдал коронное блюдо: почитал отрывок из «Бесплодной земли» Т. С. Элиота, завывал тревожно и протяжно, как старый пес перед смертью. «Витали странные духи, синтетикой тревожа и выдыхая запахи вокруг, дрожали от волнения эфира и свежести, несущейся из окон, и пламя свеч напоминало великанов, бросалось на узорный потолок – там плавал мраморный дельфин.»
Катрин не настолько владела английским, чтобы все ухватить (признаться, и я тоже), но с интересом наблюдала, как я закатывал глаза, хватал жарко ртом воздух, вздымал руку, словно трибун, – интеллектуальный дым стоял коромыслом. В ответ она пустила пластинку Гайдна, и после всех этих небесных высот любое сползание на грешную землю
