Сурово сжав губы в тонкую нитку, Воронцов выслушал сжатый доклад Мыколы об обстоятельствах ночного нападения, постоял, молча, сняв черный берет, над лежащим на плащ-палатке Косяком, хмуро катнул по щекам желваки и приказал сопровождавшим его добровольцам грузить труп мертвого товарища в кузов.
— А как же это, Дмытрыю Сергеевичу… — несмело заикнулся Мыкола. — Нам бы чэтвертого чоловика на бункер… У троем не сподручно буде…
— Сподручно буде! — зло передразнил его Воронцов. — Сами виноваты! Это надо же было так дрыхнуть, чтобы муслики на позиции оказались! Ничего, додежурите до конца недели втроем. Вы уже хорошо выспались, так что вам только на пользу пойдет, а то опухните вконец, если и дальше постольку хрючить станете. Сурки, мать вашу!
Возражать никто не решился, и командир еще что-то недовольное пробурчав на прощание, запрыгнул в кабину и дал отмашку водителю. Грузовик, натужно фыркнув глушителем, покатил прочь. А добровольцы остались понуро стоять возле бункера. Подспудно каждый ощущал в случившемся свою вину и то соображение, что он и сам вполне мог оказаться на месте невезучего Косяка, вовсе не согревало, наполняя душу смутной вроде бы беспричинной тревогой. Для Андрея это была первая в его жизни боевая потеря, но толи из-за того, что его с Косяком не связывали даже приятельские отношения, не говоря уже о дружеских, толи от того, что он и сам еще толком не отошел от пережитой недавно опасности, но ничего особенного он опять не почувствовал. Ни особой жалости, ни горечи утраты, одна лишь тупая усталость.
Окрестности Доньи Вакуфа. Акция
Входная дверь распахнулась как раз в тот момент, когда очередная бутылка ракии завершала свое земное существование, изливаясь последними каплями в составленные в центре стола стаканы. По комнате густыми клубами плыл едкий табачный дым, но рассевшиеся вокруг устрашающих размеров стола добровольцы этого уже не замечали. Пьянка достигла той замечательной стадии, когда общий разговор уже однозначно не клеится и все присутствующие говорят одновременно о совершенно разных вещах вовсе не заботясь о том, слышит их кто-нибудь или нет. Через порог в сопровождении двух подтянутых охранников шагнул Воронцов, одним цепким взглядом обвел помещение, оценивая ситуацию. Его появления практически никто не заметил, лишь сидевший ближе всех ко входу Боцман с трудом сфокусировав взгляд приветствовал командира сакраментальной фразой, пародируя Булгаковского Шарикова:
— Профессор, етить твою мать! Заходи!
Воронцов коротко кивнул ему и так никем больше и не замеченный прошел на середину комнаты к столу. Его охранники быстро и как-то особенно ловко рассредоточились по помещению, занимая позиции в углах, так чтобы держать под прицелом всю компанию и в случае необходимости немедленно открыть перекрестный огонь с разных сторон, не боясь зацепить друг друга. С точки зрения Андрея эта демонстрация была уже перебором, все-таки Воронцов прибыл не на переговоры с врагом, а к своим же подчиненным, но высказывать свое мнение по этому поводу он не стал, мало ли какие тут правила, он все же в отряде без году неделя, так что иногда умнее промолчать, тем более, что очередной стакан с ракией уже оказался у него в руках, а мощная лапа сидевшего рядом Мыколы легла на плечо.
— Пей, хлопче… Вона ж лекарство! Пей!
Воронцов меж тем, бесцеремонно растолкав развалившихся на продавленном кожаном диване добровольцев, протиснулся к центру стола и требовательно гаркнул прямо в лицо исполняющего почетную обязанность разливающего Дениса:
— Ты чего, паря?! Совсем мышей не ловишь?! Командир прибыл и до сих пор сидит без стакана, пока остальные пьют?!
Звук его голоса мгновенно перекрыл вызванный застольными разговорами гул, заставив добровольцев удивленно замолчать.
— Опа! Командир! — растеряно произнес в наступившей тишине раньше всех выпавший из реальности по причине щуплого телосложения Мук.
Окончание реплики потонуло в громовом хохоте, даже сам Воронцов позволил себе слегка улыбнуться уголком рта. Тем более, что вскочивший будто ужаленный Денис уже протягивал ему практически полный стакан мутноватой жидкости.
— Что празднуем, мужики? — Воронцов обвел присутствующих внимательным взглядом.
— Так это… — запинаясь, доложил Мыкола. — Поминки справляем по Косяку. Девять дней сегодня.
— Весело справляете, как я погляжу, — укоризненно произнес командир.
Под его взглядом головы добровольцев невольно опускались, глаза утыкались в стол, пристально изучая грязную порезанную ножами столешницу. Андрей почувствовал, как краска стыда огнем заливает его щеки. Ведь действительно так чинно и благородно начинавшееся скорбное мероприятие, отчего-то переросло в самую банальную разудалую гулянку. «Только гармошки не хватает!» — зло подумал он сквозь застилающую мозг пьяную пелену.
— Ну раз так, то ладно, — видя что воспитательный эффект достигнут, произнес поднимаясь командир. — Царствие небесное бойцу, отдавшему свою жизнь за братьев славян. Помянем!
— Помянем! — прошелестело над столом.
Добровольцы поднимались, иные, пошатываясь, иные, придерживая рукой спинки стульев, но сидеть не остался ни один. Андрей тоже с трудом выпрямился, неожиданно осознав, что даже просто держать равновесие вовсе не так легко, как казалось, пока сидел. Он сделал несколько больших глотков, и к своему ужасу понял, что никакими силами не может протолкнуть в желудок обжигающую резко пахнущую жидкость, было такое ощущение, что ранее выпитое уже плещется где-то в горле и внутри организма не поместится больше ни капли. Он все-таки неимоверным усилием воли протолкнул ракию в пищевод, но тут же желудок отозвался таким спазмом, что на глазах выступили слезы. Андрей судорожно хватанул широко распахнутым ртом прокуренный воздух, и тут рядом с его носом оказался спасительный кусок остро пахнущего овечьего сыра. Сырный дух моментально перебил мерзкую вонь спиртного. Желудок еще пару раз вяло взбрыкнул, уже успокаиваясь, и Андрей, наконец, смог утереть, градом текущие из глаз слезы.
— О, це добре, це добре… — успокаивающе гудел над его ухом Мыкола. — Закуси, закуси, хлопче…
Сжевав несколько кусков острого отдающего кислятиной сыра, Андрей и впрямь почувствовал себя несколько лучше, хотя алкоголь и плескался под самой гортанью, больше попыток выбраться наружу он уже не делал, и доброволец сам себе поклялся, что больше ни при каких обстоятельствах не возьмет в рот и грамма этого пойла.
