На каком судне я совершил это путешествие? На пароходе «Любой». Вы смеетесь. Я тоже, возможно, над вами. Кто вам скажет и мне, не пишу ли я символами, что поймут только боги?
Неважно. Я отправился в сумерках. Еще звучит в моих ушах железный скрип якоря, спущенного с корабля. Где-то на периферии моей памяти еще движутся медленно, чтобы наконец занять свою инертную позицию, рычаги подъемного крана судна, бесконечная погрузка которыми ящиков и бочонков часами ранее печалила мой взгляд. Они внезапно показывались, пленники колеса с цепью, над бортом, где сталкиваясь, царапая друг друга и затем качаясь, опускались, толчками, толчками, пока не оказывались над трюмом, куда резко опускались… пока с глухим деревянным ударом не достигали, как бы расплющиваясь, какого-то скрытого места в трюме. Потом слышались там, внизу, и освобождали нас от себя; после этого поднималась только цепь, звенящая в воздухе, и все начиналось снова, так, будто бы было бесполезно.
Зачем я рассказываю вам это? Потому что абсурдно рассказывать вам об этом, ясно, что это из тех моих воображаемых путешествий, о каких я мог бы вам рассказывать.
Я посетил Новые Европы, и другие Константинополи принимали мой парусник в фальшивых Босфорах. Прибытие на паруснике, удивляетесь вы? Да, именно так, как я вам говорю. Пароход, на котором я отправился, прибыл парусным судном в порт… Вы говорите, что это невозможно. Вот поэтому так со мной и случилось. Приходят к нам, прибывая с другими пароходами, вести о выдуманных войнах в невозможных Индиях. И, слушая рассказы об этих землях, мы докучливо тоскуем о нашей, оставленной так далеко позади, кто знает, в этом ли мире.
И вот так я прячусь за дверью, чтобы Реальность, когда войдет, не увидела меня. Прячусь под столом, откуда внезапно пугаю Возможность. Таким способом я отцепляю от себя, будто разжимая две руки одного объятия, две огромные скуки, которые меня сжимают, – скуку от возможности жить только Реальным и скуку от возможности постигать только Возможное.
Так я торжествую надо всей реальностью. Замки на песке – мои победы?.. От каких вещей, божественных по своей сути, происходят замки, что не из песка?
Можете ли вы знать, путешествуя так, не молодею ли я каким-то непонятным образом?
Инфантильный до абсурда, переживаю вновь свое детство и играю с идеями вещей, как с оловянными солдатиками, с которыми я, будучи ребенком, проделывал вещи, что связывают с идеей о солдатах.
Ослепленный заблуждениями, в некоторые моменты я теряю ощущение, что я – жив.
– Кораблекрушения? Нет, никогда не переживал ни одного. Но у меня такое впечатление, что во всех моих путешествиях я терпел кораблекрушения, скрывая свое спасение в прерывистой бессознательности…
– Смутные мечты, неясный свет, растерянные пейзажи – вот что у меня остается в душе от всех моих путешествий.
У меня такое впечатление, что я знал часы всех цветов, любовь – на любой вкус, тоску – любой величины. Я был невоздержанным всю мою жизнь, и никогда мне не было достаточно, я даже не мечтал, чтобы мне было достаточно.
– Я должен объяснить вам, что путешествовал на самом деле. Но все мне могло подтвердить, что я путешествовал, а не жил. Я нес с собой с одной стороны на другую, с Севера на Юг и с Востока на Запад, усталость от моего прошлого, скуку проживания моего настоящего и непокой оттого, что должен иметь будущее. Но я прилагаю все усилия, чтобы я весь был в настоящем, убивая внутри меня прошлое и будущее.
– Я проходил берегами рек, чьи имена мне были незнакомы. За столиками кафе в городах, которые я посещал, мне удалось понять, что все, что я знал, – мечта и неопределенность. Порой я сомневался, не продолжал ли я сидеть у стола нашего старого дома, неподвижный и ослепленный мечтами. Я не могу сказать вам с уверенностью, что этого не случилось, что я не нахожусь там еще и сейчас, что все, включая и эту беседу с вами, не было ложно и фальшиво. Кто вы, сеньор? Обнаруживается факт настолько абсурдный, что его нельзя объяснить…
Не высаживаться, не иметь пристани, где можно высадиться. Никогда не достигать – содержит в себе не достигать никогда.
Млечный путь
…с движениями фраз какой-то отравляющей духовности…
…ритуалы пурпурного пути, таинственные церемонии обрядов, ни для кого не современных и не понятных.
…изолированные ощущения, чувствуемые другим телом, не физическим, но тело это – и физическое, по-своему, прерываемое тонкостями между сложным и простым…
…озера, где пляж, весь прозрачный, какое-то предчувствие тусклого золота, хрупко освобожденное от возможной когда-либо реализации, и, без сомнения, своей змеящейся утонченностью, лилия меж белоснежных рук…
…соглашения между оцепенением и тоской, черно-зеленые, вялые на взгляд, усталые среди часовых скуки…
…перламутр бесполезных сознаний, алебастр частых умерщвлений плоти – золото, фиолетовый оттенок, и берега отсроченных закатов, но нет ни судов для путешествий к лучшим берегам, ни мостов к более темным сумеркам…
Ни даже рядом с мыслями о водоемах, о многих водоемах, далеких, за осокорями или, возможно, кипарисами, в согласии с теми слогами чувства, с которыми час произносил свое имя…
…поэтому открытые окна, выходящие на пристань, непрерывное волнение у причалов, смутный кортеж, точно опалы, безумный и погруженный в мысли, среди всего этого амаранты и скипидарные деревья записывают бессонницы пониманий на мрачных стенах возможности слышать…
…нити чистого серебра, связки струящегося пурпура, под липами – напрасные чувства, и на аллеях, где молчат самшиты, – старинные пары, раскрытые веера, неясные жесты, и лучшие сады, без сомнения, ждут кроткой усталости аллей и тополиных посадок, и ничего другого…
…деревья, расположенные по углам квадрата, и одно – в центре, беседки, искусственные пещеры, клумбы, фонтаны, все искусство, оставшееся от мертвых мастеров, что прошли, и среди интимных поединков недовольного очевидным, разрешенные процессии вещей – для мечтаний, по узким улочкам старинных деревень ощущений…
…мелодии мрамора в далеких дворцах, смутные воспоминания о ладонях, положенных в наши, случайные взгляды от неопределенности закатов в пророческих небесах, в звездных ночах над молчаниями павших империй…
* * *Превращать ощущение в некую науку, делать из психологического анализа метод, необходимый как инструмент, наподобие микроскопа [да, именно], – захватывающее требование, спокойная жажда, цепь желаний моей жизни…
Именно между ощущением и его осознанием происходят все великие трагедии моей жизни. В этой безграничной области, тенистой от лесов и звуков льющейся воды, безразличной даже к шуму наших войн, и протекает существование того моего существа, увидеть которое я напрасно пытаюсь…
Я покоюсь в моей жизни. (Мои ощущения – эпитафия последователя гонгоризма моей мертвой жизни.) Со мной происходит смерть и закат. Наибольшее, что я могу изваять, – это гробницу моей внутренней красоты.
Ворота моего отстранения скрывают за
