Я продолжала играть в «Деревья умирают стоя» и в «Мракобесах» Толстого, но, похоже, главный режиссер просто ждал, когда же я уйду на пенсию. И то, пора – седьмой десяток, заигралась.
С приходом Равенских как отрезало: для меня ролей нет! Неужели потому что я заступалась за Володьку Высоцкого?
Равенских сначала его поставил на главную роль, мальчишку, едва пришедшего в театр, а потом вдруг снял, хотя Высоцкий репетировал очень хорошо, замечательно. Мало того, что снял, пригласив более взрослого чужого актера, так ведь еще и оставил в той же пьесе в массовке!
Это какой надо быть сволочью, пусть и гениальной, чтобы так сломать парня. Володя не сломался, но запил. А ведь Высоцкий, насколько я помню, мог выбирать между театрами, его еще во время учебы заметили.
Равенских сам опаздывал на репетиции на несколько часов. Мне с ним репетировать не доводилось, с меня хватило Завадского с его чиновничьими замашками, но актеры немало страдали. Опоздания на полчаса и даже на час и опозданиями не считались. А если Равенских не было больше двух часов, при том, что труппа ради развлечения читала вслух рассказы, это уже что-то значило. Но Борис Иванович не извинялся, он попросту не считался с чужим временем и чужой занятостью. Даже гениальность не имеет права быть сволочью.
Может, он потому со мной и не связывался, что я не стала бы развлекать сама себя чтением вслух, а по поводу его бесед с чертями или плевков налево непременно поиздевалась. Придя в театр, Равенских разогнал половину труппы, на вторую духа не хватило, меня трогать не рискнул – кишка тонка, так довел другим. Я всегда повторяю, что актера не обязательно увольнять или унижать прилюдно, ему достаточно не давать ролей, сам уйдет. Если, конечно, себя уважает и в театр ходит не ради того, чтобы выстаивать очередь в кассу дважды в месяц.
Я уважала и служила не ради зарплаты. Но куда ж было деваться?
Помог… Завадский. Не думаю, чтобы у него уж так упали кассовые сборы после моего ухода, как это пытаются показать мои подхалимы. Но Завадский со всеми его новаторствами все же старой закалки, он не просто видел спектакли прежних театров, он сам там служил. Ему такой, как я, явно недоставало.
Завадский из тех, кому обязательно нужно иметь под рукой Раневскую. Нет, не для ролей, а для бодания. Скучно, когда все хорошо. И правда, сколько можно бренчать наградами да слушать аплодисменты или подхалимские взвизги, должен же кто-то говорить гадости для разнообразия? Нет, Марецкая говорила ему гадости, и не раз, это Любовь Петровна себе такого не позволяла. Но Вера Марецкая их говорила наедине, они же все вежливые, если хамят, то тет-а-тет, а я в лицо, при всей труппе, а если и за глаза, то зная, что передадут с прибавками.
Обо мне столько врут, что я иногда сама начинаю верить в свое хамство. Половина из выдумок обо мне не соответствует действительности. Но, если честно, если бы люди знали все, что я говорила и думала… Какая Муля, что вы говорите?! Я давно развлекала бы лагерное начальство где-нибудь в Гулаге, а то и подальше. А потом начальство сидело бы рядом со мной за то, что слушало исподтишка.
Кажется, я понимаю, почему меня не посадили по 58-й статье.
Во-первых, люди вокруг оказались порядочные.
Во-вторых, у наших органов хватило ума сообразить, что за колючей проволокой мой язык будет направлен только против них, а оттуда разнесется по всей стране. Разве что сразу расстрелять… Пусть лучше я буду сдержанно злословить о Завадском в Москве. Сам Юрий Александрович понимал, что мои остроты только добавляют ему популярности.
Я Гертруду (Героя Труда) люблю, а все, что о нем говорила и говорю – просто злость на нехватку ролей. Чертов Завадский на мне экономил.
Первой реакцией на… нет, даже не предложение, а намек на предложение вернуться в Театр Моссовета, сделанное Завадским через Елизавету Метельскую, было, конечно:
– Пошел в ж… пу!
Вернуться? Зачем? Чтобы эта сволочь Завадский снова загонял меня в эпизодические роли, а потом и вовсе снимал спектакль, поскольку Верку Марецкую не видно за колоритной фигурой Раневской?
Да, я крупней Марецкой килограммов на двадцать (была бы больше, да мне многое нельзя кушать). К тому же у него Орлова. Зачем я там, играть старух на фоне этих двух фифочек? Я Фуфа, но это только для своих, и с желанием наряжаться никак не связано, это меня Лешка маленьким так прозвал, увидел, что дымлю, как паровоз, и сказал:
– Какая ты у нас Фуфа.
Назвал Эйнштейном, небось не запомнили бы, а это подхватили и разнесли. Хорошо, хоть на улицах Фуфой не зовут…
Я была злой на Завадского, как черт.
– Не желаю и слушать ни о Завадском, ни его театре, даже уборщицей туда не пойду!
Говорят, Завадский в долгу не остался:
– А я ее уборщицей и не взял бы, засрет весь театр окурками, вместо того чтобы убирать.
Расплевались на всю оставшуюся жизнь.
Но это не помешало мне через некоторое время сказать Метельской, что вернусь при условии, что Завадский поставит Достоевского и даст мне роль. Он позволил Ирине Вульф поставить «Дядюшкин сон» и мне сыграть Марию Александровну. Понимал, что Ира не сможет помешать мне играть, как я сама хочу.
Но, если честно, спектакль не очень пошел, получился каким-то тягучим, медленным, временами и вовсе словно останавливался. А я, столько лет мечтавшая именно об этой роли, вдруг осознала, что играть ее не могу.
Нет, конечно, играла и, говорят, неплохо, но внутренне не могла оправдать, а играть роль, не оправдав персонажа хотя бы сволочностью, очень тяжело. В каждом выходе мучительно искала оправдание и не могла найти, это отражалось на всех. Говорили, что спектакль не удался, это чувствовал и сам Завадский, хотя Ирине ничего не говорил.
Наконец Завадский набрался решимости и поговорил со мной. Но, мерзавец, как он это сделал! Словно вскользь заметил:
– Фаина, ты играешь плохо. Спектакль не идет.
Ну не сволочь?! Я всегда говорила: если спектакль удачен – Завадский гений, если провалился – актеры и публика дураки!
Пусть себе переворачивается там в гробу, пока я его костерю, чтобы бока не залежал. Вот доберусь к ним, еще поговорим. Вечность дело долгое, все ему выскажу.
Однажды меня спросили, где, по моему мнению, лучше – в раю или в аду.
– Конечно, в раю климат и бытовые условия получше, но, боюсь, в аду компания веселей. Там свои.
Я непременно попаду туда, где Завадский, по ходатайству классиков, над которыми
