Падение Османской империи

серьезности момента.

«Выше нос, старина!»

«Встряхнись, дружище, надейся на лучшее!»

И вот, наконец, раздался приказ, заставивший всех содрогнуться.

«Вперед, братья, удачи!»

Эрдли выбрался из относительно безопасной траншеи на линию огня. Он бежал что есть мочи по нейтральной полосе со штыком наперевес и удивлялся собственной живучести (он получил только поверхностное ранение в ногу и зацепил нос сломанным штыком), в то время как его товарищи один за другим падали вокруг убитые и раненые. «Эти крики раненых о помощи, последнее рукопожатие умирающего товарища… я буду помнить этот ад, пока жив»[314].

^{Солдаты АНЗАКа бегут в штыковую атаку на Галлиполийском полуострове}

^{В окопной войне атакующая сторона всегда несла самые большие потери.}

После каждой атаки поле битвы было усеяно сотнями и тысячами тел павших. Оставаясь лежать непогребенными на нейтральной полосе, они разлагались под жарким летним солнцем, наполняя воздух над Галлиполи зловонием смерти. В первые недели боевых действий османские и союзные войска периодически договаривались о локальном прекращении огня на три-четыре часа, чтобы забрать и похоронить трупы. А 24 мая после массированной османской атаки на позиции АНЗАКа, когда на поле боя остались сотни погибших, стороны договорились о перемирии на целых девять часов. Хотя противники были согласны с необходимостью прекращения огня, каждая сторона подозревала другую в том, что та использует передышку, чтобы провести разведку чужих траншей, а также перегруппировать людей и технику перед возобновлением военных действий. Поэтому девятичасовое прекращение огня 24 мая стало последним; воюющие стороны больше не могли договориться друг с другом, и мертвые все больше угрожали боевому духу — и здоровью — живых.

«Находиться в окопах просто омерзительно. В некоторых местах над бруствером торчат ноги мертвых солдат, погибших много дней назад, а за бруствером поле буквально покрыто ковром из мертвых тел, которые разлагаются в стоящей духоте, — написал молодой офицер Пограничного полка Бартли Брэдшоу в письме домой. — Мы пытаемся засыпать их известью, но все равно стоит ужасное зловоние. Мы вынуждены спать в нескольких ярдах от мертвых и есть там же — причем есть приходится очень быстро, потому что стоит тебе остановиться хотя бы на мгновенье…» Брэдшоу оставил предложение незаконченным, вероятно, потому что не хотел уточнять, что, стоило остановиться хотя бы на мгновенье, как еду мгновенно покрывал рой жирных зеленых мух — тех самых, которые роились над мертвыми телами[315].

А. Герберт описал это в своем стихотворении «Мухи», созданном на Галлиполи в 1915 году:

Мухи! О Боже, полчища мух,Оскверняющих священную смерть.Роем вылетают они из глаз мертвыхИ делят с солдатами их хлеб.До конца моих дней не забыть мнеГрязи и смрада войны,Трупы на бруствере,Личинки на дне траншей[316].

Полчища мух переносили болезни от мертвых к живым. Солдаты по обеим сторонам линии фронта страдали от инфекционных заболеваний. Из-за отсутствия надлежащих туалетов солдаты, боясь стать мишенью для снайперов, были вынуждены справлять нужду в тех же окопах, где воевали, ели и спали. Дизентерия достигла масштабов эпидемии. Французский офицер-артиллерист Раймон Вейль с растущим беспокойством отмечал рост заболеваемости в войсках. Прививки от холеры и тифа не спасали французских солдат от лихорадки и желудочно-кишечных расстройств. «За последние дни заболело так много людей, что в строю почти не осталось даже офицеров», — написал Вейль в своем дневнике. Несмотря на строгие ограничения на отпуска по болезни, медики были вынуждены отправлять с фронта тысячи солдат в состоянии тяжелого обезвоживания, которые были слишком слабы для того, чтобы ходить, не говоря уже о том, чтобы воевать. В разгар лета с Галлиполийского полуострова ежедневно эвакуировались сотни больных. Они отправлялись на лечение в госпитали на Лемносе, чтобы, восстановив здоровье, снова вернуться на фронт[317].

Не менее суровому испытанию в условиях окопной жизни подвергалось и психическое здоровье солдат. В отличие от Западного фронта, где бойцы могли взять отпуск и отдохнуть от войны в удаленных от фронта городах и селах, на Галлиполийском полуострове от насилия негде было укрыться. Даже во время купания в море солдаты подвергались риску быть убитыми или искалеченными случайным артиллерийским снарядом или снайперской пулей. Не знали они отдыха и во сне. Постоянный грохот артиллерии вкупе с ударными волнами от разрыва снарядов, а также почти никогда не прекращающиеся боевые действия не давали людям возможности нормально выспаться. В своих письмах и дневниках солдаты часто жаловались на то, как мало они спят. «Мои люди вымотались, — писал Жан Леймонри. — Я тоже, хотя и стараюсь держаться». Той ночью ему удалось поспать всего два часа, с половины третьего до половины пятого утра. Османские солдаты находились в ничуть не лучшем положении. «Сегодня ночью я спал не больше трех часов, да и то мне все время снились кошмары», — написал в своем дневнике Мехмед Фасих[318].

Шла неделя за неделей, и ежедневная тревога и бессонница делали свое дело. Все больше солдат становились жертвами нервных срывов и неврозов военного времени. Сержант Генри Корбридж из британского полевого медицинского отряда столкнулся с первым случаем «болезни нервов» 14 июня, спустя всего семь недель после начала кампании. Он был в ужасе от «душераздирающего зрелища, которое представляли собой душевнобольные солдаты, с их отсутствующим, остекленевшим взглядом и частичным параличом; некоторые из них бредили». «Один раз нам пришлось эвакуировать настоящего гиганта, который потерял рассудок, хотя на нем не было ни единой царапины, — вспоминал Корбридж. — Понадобилось восемь человек, чтобы удерживать его на корабле во время транспортировки в госпиталь». В течение лета количество таких случаев стремительно возрастало. К середине августа, по сообщению Корбриджа, количество душевнобольных в пять раз превышало число раненых[319].

Османские солдаты также страдали от неврозов военного времени. Бывший жандарм Ибрагим Арикан, пошедший на фронт добровольцем, был удивлен, когда однажды обнаружил своего закаленного в боях командира сидящим в одиночном окопе и трясущимся, словно в лихорадке. «Ибрагим, сынок, куда ты идешь?» — спросил его капитан. Услышав обращение «сынок» от капитана, который обычно ограничивался жесткими приказами и бранью, Арикан понял, что с командиром что-то неладно. Тот был полностью дезориентирован и попросил Арикана сопровождать его. «Он потерял рассудок и волю, — вспоминал Арикан. — У него так сильно дрожали руки, что он даже не мог держать винтовку». Безжалостная Галлиполийская кампания ломала даже самых стойких[320].

За месяцы военных действий между захватчиками и защитниками полуострова сложились специфические отношения. В первые месяцы войны пресса и пропаганда всячески старались вызвать у британцев, французов, австралийцев и новозеландцев глубокую ненависть к немцам, но к османам они не испытывали большой вражды. Союзные солдаты давали туркам безобидные прозвища: британцы называли их Абдула или Джонни Турк, французы — месье Тюрк.