Этика добродетели в наши дни отошла на второй план, уступив первенство двум другим подходам; добродетель часто представляется старомодным ворчанием на тему опасности погубить свою душу. Однако, как мы скоро увидим, этика добродетели окольными путями пробирается обратно на сцену и становится достаточно значимой.
Сравнивая позиции консеквенциализма и деонтологии, мы возвращаемся к уже знакомым нам дебатам – оправдывает ли цель средства. Приверженцы деонтологии возразят: «Нет, у нас нет никакого права считать людей пешками». А консеквенциалисты ответят утвердительно: «Да, ради правильного результата». Консеквенциализм проповедуют в нескольких формах и с разной степенью серьезности, в зависимости от философской школы. Например: да, цель оправдывает средства, если целью является достижение высшего удовольствия (гедонизм) или если цель – приумножение общего уровня благосостояния (государственный консеквенциализм). Для большинства же принцип результативности выглядит подобно классическому утилитаризму: людей можно использовать как средство для поднятия всеобщего уровня счастья.
Когда сторонники того и другого подхода решают дилемму вагонетки, у деонтологов работают вмПФК, миндалина и островок, отвечающие за моральную интуицию, а у консеквенциалистов возбуждается длПФК и включаются моральные рассуждения. Почему наши бессознательные, интуитивные моральные суждения чаще бывают неутилитарными, непрагматичными? Потому что, как писал Грин в своей книге, «наш моральный мозг развивался, чтобы способствовать распространению генов, а не увеличивать количество радости в мире».
Вагонеткологические исследования отразили пестроту наших моральных убеждений. Примерно 30 % испытуемых придерживались взглядов деонтологии, отказываясь как нажимать на рычаг, так и толкать человека, даже учитывая, что могут погибнуть пятеро. Еще 30 % всегда оказывались прагматиками, соглашаясь и нажимать, и толкать. А для всех остальных значение имел контекст. Осознание факта, что так много респондентов не попало в ограниченно-определенную категорию, заставило Грина задуматься о модели «дуального процесса». Согласно этой модели нам присуща некая смесь подходов при оценивании целей и средств. Какой нравственной философии вы придерживаетесь? Если вред человеку, который играет роль «средства», нанесен не нарочно или если намерение причинить вред неявно и вообще является побочным эффектом, я становлюсь прагматиком-консеквенциалистом; а когда намеренность действия вот прямо тут, у меня под носом, – то я деонтолог.
Разные сюжеты с вагонетками выявили характерные обстоятельства, в которых мы выбираем тот или иной подход. И в каком случае результат лучше?
Читатель, держащий в руках эту книгу (т. е. такой читатель, который и читает, и думает, что само по себе достойно самоуважения) и осмысливающий данную дуалистичность в спокойной обстановке, решит, что начать стоит с утилитарного подхода, с радения за коллективное благо. Акцент делается на равенстве, причем не на той его разновидности, когда «всем поровну», а на равной степени чуткости к каждому. Особое внимание уделяется беспристрастности: если кто-то считает, что предложенное решение нравственно справедливо, то ему должно быть все равно, в какой роли оказаться.
Утилитаризм легко раскритиковать с позиций практических: трудно найти хоть что-то общее в индивидуальных интерпретациях блага; упор на результат, а не на средства, требует мастерства в предсказании этого самого результата. Учитывая же ориентацию нашего мозга на приверженность Своим, непредвзятость тоже сомнительна в этом случае. Но, по крайней мере в теории, логика неизменно склоняется к утилитаризму.
Все верно, но только мы немедленно наталкиваемся вот на такую проблему: если у нашего мыслителя все в порядке с вмПФК, его утилитаризм в какой-то точке обязательно забуксует. Для большинства людей этой точкой является задание толкнуть человека под вагонетку. Или придушить плачущего ребенка для спасения группы спрятавшихся от нацистов людей. Или убить здорового человека, чтобы его пересаженные органы сохранили пять других жизней. Как подчеркивал Грин, практически все поначалу принимают логику утилитаризма, но все же рано или поздно наступает момент, когда человек с абсолютной ясностью осознает, что эта логика неприменима для принятия моральных решений в обыденной жизни.
Параллельно с Грином вели изыскания нейробиолог Джон Оллман из Калифорнийского технологического института и историк науки Джеймс Вудворд из Питтсбургского университета. Они изучали нейробиологические основы ключевого явления – утилитаризма, который рассматривался ими как искусственный (наносной) и однонаправленный. Тот утилитаризм, о котором пока что шла речь, представляет собой упрощение как моральной интуиции, так и моральных рассуждений. На утилитарный принцип результативности (утилитарный консеквенциализм) вполне можно положиться. Да, но только пока мы думаем о близких последствиях. А ведь есть еще последствия второго ряда. И последствия с дальним прицелом. И с очень дальним прицелом. Так что теперь соберем все эти последствия и подумаем еще раз.
Логика утилитаризма дает сбой, поскольку то, что на бумаге выглядит понятной ценой здесь и сейчас (намеренно убить одного и спасти пятерых – общее благо увеличивается), превращается в сомнительную операцию, когда рассматриваешь долгосрочную перспективу. «Ну хорошо, донорские органы, отданные недобровольно, только что спасли пять жизней, но кто следующий недоброволец? А если они придут ко мне? Я как-то привязался к своей печени. И вообще, что они дальше придумают?» Скользкая дорожка, очерствение, неожиданные последствия, ожидаемые последствия… Если заменить такой «недальновидный» утилитаризм (Вудворд и Оллман назвали его «параметрическим» консеквенциализмом) на утилитаризм с дальней перспективой (ученые употребили термин «стратегический» консеквенциализм, а Грин окрестил его прагматическим утилитаризмом), то результаты исследований окажутся адекватнее.
Наш подход к решению проблем по типу «либо моральное рассуждение – либо моральная интуиция» сформировал некую дихотомию вроде той, что свойственна парням: или мозг работает, или инструментарий в штанах, приходится выбирать. Похожим образом перед нами стоит выбор: кому поручить принятие морального решения – миндалине или длПФК? Но на самом деле эта дихотомия искусственная, потому что наши самые лучшие стратегические решения с оценкой последствий на дальнюю перспективу мы принимаем, учитывая и интуицию, и логику. «Действительно, если я сделаю А, то быстро получу Б, и потому на первый взгляд это вроде неплохо. Но если я буду поступать так достаточно часто, то случится В, оно тоже вроде бы ничего, но вдруг В произойдет со мной? Ощущение от этого будет ужасное, да к тому же появится вероятность, что произойдет и Г, а ведь тогда многие люди почувствуют себя мерзко, и в результате этого…» Как раз вот это самое «ощущение» и «почувствуют» знакомый нам Спок отодвинет в сторону, логично и бесстрастно рассудив, что человеческие существа иррациональны и взбалмошны и что такую их специфику необходимо учитывать при оценке их действий. Отбросив цепочку логических заключений, мы почувствуем, как эти чувства будут чувствоваться. Мы возвращаемся прямо в главу 2, к обсуждению гипотезы Дамасио о соматических маркерах: когда мы принимаем решения, то прокручиваем в голове не только ленту мысленных экспериментов, но и их чувственное сопровождение – если подобное событие произойдет, как я себя почувствую? И вот эта-то
